Гр. Л. Н. Толстой и св. Іоаннъ Златоустъ въ
ихъ взглядѣ на жизненное значеніе заповѣдей
Христовыхъ.

____

Я люблю заповѣди Твои... всѣ повелѣнія Твои — всѣ признаю справедливыми... Откровенія Твои, которыя Ты заповѣдалъ, — правда и совершенная истина. Пс. CXVIII, 127—138.

Взаимное непониманіе великими современниками другъ друга — явленіе обычное во всѣ времена. Случайныхъ жизненныхъ столкновеній, несущественныхъ разногласій, при единствѣ основъ жизнепониманія, бываетъ достаточно для того, чтобы это непониманіе переходило въ прямую враждебность. Но когда великихъ людей отдѣляютъ вѣка, тогда, обычно, исчезаетъ всякая нетерпимость, является полная готовность объективно оцѣнивать дѣятельность и ученіе своихъ предшественниковъ, и даже замѣчается усиленное желаніе находить въ этой дѣятельности и ученіи черты сходства со своимъ міровоззрѣніемъ и со своимъ путемъ практическаго служенія человѣчеству. Графъ Л. Н. Толстой далъ достаточно примѣровъ такого именно отношенія къ религіозной проповѣди своихъ современниковъ и предшественниковъ. Разбираться въ горячемъ спорѣ Л. Н. Толстого съ современными проповѣдниками христіанства еще не пришло время. Глубокое же и искреннее уваженіе Льва Николаевича къ древнимъ великимъ учителямъ человѣчества сквозитъ почти во всѣхъ его сочиненіяхъ послѣднихъ десятилѣтій.

77
Конфуцій, Лао Тсе, Зороастръ, Сократъ, Эпиктетъ и другіе — все это не мертвыя имена въ устахъ Л. Н. Толстого, но живые выразители одной всемірной религіозной идеи... Но есть цѣлый рядъ учителей человѣчества, которыхъ отдѣляетъ отъ насъ полторы тысячи лѣтъ, и къ которымъ тѣмъ не менѣе у Льва Николаевича пробивается такое рѣзко отрицательное отношеніе, какъ будто они являлись непосредственными противниками самаго дорогого, самаго родного ему въ его проповѣди. Это — рядъ великихъ отцовъ и учителей Церкви, особенно начиная съ IV вѣка. Въ нихъ Левъ Николаевичъ Толстой видитъ систематическихъ извратителей христіанской идеи вселенской любви; и, терпимо не замѣчая коренныхъ несогласій своей системы съ религіозными ученіями другихъ религій, гр. Толстой горячо негодуетъ по поводу несущественныхъ разногласій въ пониманіи святыми отцами отдѣльныхъ стиховъ Евангельскаго нравственнаго ученія, сравнительно съ пониманіемъ самого Льва Николаевича. Для послѣдняго великіе церковные учители 4—5 вѣковъ находятся въ одной плоскости съ современными ему богословами, и самъ Л. Н. Толстой былъ, повидимому, искренно убѣжденъ, что какъ теперь наше казенное богословіе едва ли не главныя усилія направляетъ на защиту всего, противнаго духу Христова ученія, но фактически царящаго въ жизни, такъ точно такую же печальную задачу поставляли себѣ и древніе учители Церкви. И подобное недоразумѣніе имѣло грустные результаты. Не будетъ, думаемъ, оскорбленіемъ памяти усопшаго Льва Николаевича сказать, что онъ былъ недостаточно знакомъ съ твореніями великихъ церковныхъ учителей. Но еще менѣе эти творенія знакомы читателямъ сочиненій гр. Толстого, и для нихъ все историческое христіанство могло представляться въ видѣ процесса постояннаго приспособленія къ преданіямъ человѣческимъ, что такъ сурово, и часто справедливо, гр. Толстой обличалъ въ направленіи современнаго богословія. А между тѣмъ это не такъ, и въ отношеніи того, что въ проповѣди самого Льва Николаевича является самымъ цѣннымъ для сознанія современнаго христіанскаго человѣчества, въ лицѣ учителей древней церкви гр. Толстой имѣлъ предшественниковъ неизмѣримо болѣе близкихъ, чѣмъ великіе восточные мудрецы... Потребовалось бы цѣлое богословское изслѣдованіе, чтобы выяснить вопросъ о сравнительномъ пониманіи Евангельскаго нравственнаго ученія святыми учителями

78
Церкви и Л. Н. Толстымъ. Въ настоящемъ очеркѣ я позволю себѣ въ нѣсколькихъ штрихахъ сопоставить взглядъ гр. Толстого и св. Іоанна Златоустаго по одному изъ важнѣйшихъ для того и для другого вопросу — о жизненномъ значеніи Евангельскаго ученія, въ частности — заповѣдей нагорной проповѣди. Выбираю св. Іоанна потому, что это величайшій изъ учителей Церкви конца IV-го и начала V-го вѣка, съ одной стороны; а съ другой — потому, что Л. Н. Толстой чаще другихъ называетъ имя этого великаго христіанскаго проповѣдника и нерѣдко, особенно въ первыхъ своихъ богословскихъ сочиненіяхъ, не безъ недоброжелательства, какъ имя человѣка, много содѣйствовавшаго будто бы извращенію истиннаго христіанства.

Религіозная проповѣдь гр. Л. Н. Толстого вызвала самое различное отношеніе къ себѣ — отъ благоговѣйнаго преклоненія до злобныхъ проклятій. Но есть одна сторона въ религіозно-нравственномъ ученіи великаго писателя, которая не могла не заставить преклониться предъ нею самыхъ убѣжденныхъ противниковъ Толстовскаго пониманія христіанства. Это — горячая вѣра и убѣжденная защита Л. Н. Толстымъ жизненнаго значенія Евангельскаго нравственнаго ученія. Левъ Николаевичъ съ присущей ему геніальной проницательностью не могъ, конечно, пройти мимо того явленія нашей жизни, которое неизбѣжно поражаетъ сознаніе каждаго, внимательно прочитавшаго Евангеліе. Явленіе это — совершенный разладъ между евангельскими требованіями, признаваемыми при томъ святыми и истинными, и наличной жизнью христіанскаго общества. Съ присущей Льву Николаевичу искренностью и честностью, онъ не могъ закрыть глаза предъ лицомъ разъ открывшейся ему жизненной неправды, равно какъ не могъ удовлетвориться и тѣмъ примиряющимъ путемъ, которымъ стремится притупить остроту сознанія этого разлада господствующее направленіе современнаго богословія. Напротивъ, этотъ именно путь, думается, отчасти и содѣйствовалъ тому, что гр. Толстой навсегда ушелъ изъ Церкви и съ такою страстностью и односторонностью критиковалъ все отъ нея исходившее. И чтобы яснѣе выступила занятая Л. Н. Толстымъ въ интересующемъ насъ вопросѣ позиція, мы въ двухъ словахъ охарактеризуемъ основы того рѣшенія вопроса объ отношеніи Евангелія къ жизни, какое всѣми путями защищаетъ господствующее направленіе современнаго богословія.

79
Передъ лицомъ поражающаго разлада между евангельскимъ ученіемъ, высокимъ и чистымъ, и современнымъ укладомъ христіанской жизни, основанномъ на лжи и насиліи, всегда былъ великъ соблазнъ признать евангельское ученіе мечтой, утопіей, признать, что возвѣщенныя имъ новыя начала человѣческихъ отношеній неприложимы къ жизни. Для невѣрующей мысли этотъ соблазнъ легко разрѣшался отверженіемъ Евангелія какъ основы жизни. Но въ трудномъ положеніи оказывалось христіанское богословіе. Признать, что евангельская проповѣдь не пригодна для жизни, значило отречься отъ Христа, какъ Учителя человѣчества. Признать нормальнымъ самый фактъ рѣжущаго разлада между ученіемъ Христа и жизнью христіанъ не дозволяла совѣсть, для которой невозможно вѣрить въ одно, а жить по другому. Признать же, наконецъ, что евангельское ученіе жизненно въ собственномъ смыслѣ слова, т. е. — что согласно съ нимъ можетъ и должна устрояться какъ личная, такъ и общественная жизнь, это значило въ принципѣ разрушить всѣ устои современной культурной жизни и проповѣдывать юродство Христа ради. И вотъ, нашлась дорога, обходящая, по видимости, эти затрудненія: освятить отъ имени божественнаго ученія устои современной жизни и особенно жизни общественной. Такъ именно оказалось возможнымъ путемъ искусственнаго подбора мѣстъ изъ новозавѣтнаго, а преимущественно ветхозавѣтнаго Откровенія оправдывать весь строй, господствующій въ жизни христіанскихъ народовъ, со всѣми его ужасами, противными не только христіанскому, но и языческому сознанію. Такъ, именно, и наша русская богословская мысль запятнала себя попытками доказать совершенное согласіе съ основами евангельскаго ученія и крѣпостного права, и тѣлесныхъ наказаній, и роскоши богатыхъ, и смертной казни, и насилія надъ совѣстью людей, и многаго, многаго другого...

И ясно, что такой путь примиренія Евангелія и жизни могъ только оттолкнуть отъ себя и Л. Н. Толстого, и всякаго, добросовѣстно ищущаго истины. Нужно было искать новые пути устроенія христіанской жизни и созиданія царства Божія на землѣ, и русская богословствующая мысль въ этомъ именно направленіи уже внесла цѣнный вкладъ въ сокровищницу постиженія христіанской истины человѣчествомъ. Гр. Л. Н. Толстой, въ частности, въ раскрытіи своего взгляда на отношеніе Евангелія къ жизни

80
всегда исходилъ изъ отрицанія господствующей въ оффиціальномъ нашемъ богословіи тенденціи къ оправданію существующихъ формъ жизни и человѣческихъ отношеній и поставлялъ себѣ въ прямую задачу доказывать, что Евангеліе Христово жизненно въ собственномъ смыслѣ слова, что Христосъ Спаситель училъ людей правдѣ жизни именно для того, чтобы они исполняли Его ученіе здѣсь и теперь. Признавая безконечную высоту Евангельскаго идеала жизни, благодаря которой между идеаломъ и жизнью всегда будетъ неизмѣримое разстояніе1), Л. Н. Толстой тѣмъ не менѣе нашелъ возможнымъ признать этотъ идеалъ истинно жизненнымъ, а тѣ заповѣди или частныя нормы поведенія христіанина, которыя указаны Господомъ, особенно въ Его нагорной бесѣдѣ, такими, которыя могутъ и должны осуществляться въ жизни и явиться въ своемъ осуществленіи путемъ къ водворенію на землѣ среди людей Царства Божія. А что же дѣлать съ вѣковыми человѣческими обычаями и преданіями? Что дѣлать со всѣмъ тѣмъ, что противорѣчитъ идеѣ равенства и братства людей какъ дѣтей одного Небеснаго Отца, что подавляетъ христіанскую свободу, что несовмѣстимо съ закономъ любви и прощенія? Отвергнуть все это, если вы вѣрите во Христа и Его Евангеліе, или отвергнуть Христа и Евангеліе, если вы вѣрите въ жизнь міра и въ ея правду — таковъ былъ отвѣтъ гр. Толстого. Онъ высоко поднялъ знамя, на одной сторонѣ котораго было написано: „ищите Царствія Божія и правды Его“, и этотъ святой девизъ привлекъ сердца людей, тоскующихъ по Богѣ и правдѣ, къ великому русскому писателю, а послѣдній обезсмертилъ свое имя горячей и преданной любовью къ добру, пониманіемъ его великой внутренней силы и святости.

Ученіе Л. Н. Толстого, такъ недавно еще ушедшаго отъ насъ, достаточно знакомо русскому обществу. Подробно излагать это ученіе не буду, но отмѣчу тѣ основныя положенія, которыми опредѣляется взглядъ гр. Толстого на отношеніе Евангелія къ жизни. Первое утвержденіе въ этомъ случаѣ — утвержденіе жизненности евангельскаго идеала нравственнаго совершенства. „Христовъ идеалъ — приводитъ Левъ Николаевичъ слова, типичныя для современнаго

81
христіанина, — недостижимъ, поэтому не можетъ служить намъ руководствомъ въ жизни; о немъ можно говорить, мечтать, но для жизни онъ неприложимъ“1). Дѣйствительность, какъ уже было упомянуто, видимо подтверждала подобныя соображенія: всѣми признавалась высота и чистота Христова ученія, но жизнь утверждалась на другихъ основахъ. Но съ этимъ-то разсужденіемъ и не соглашается прежде всего гр. Толстой. „Это разсужденіе, говоритъ онъ, съ самаго начала невѣрно; невѣрно прежде всего то, чтобы идеалъ безконечнаго совершенства не могъ быть руководствомъ въ жизни, и чтобы нужно было, глядя на него, или махнуть рукой, сказавъ, что онъ мнѣ не нуженъ, такъ какъ я никогда не достигну его, или принизить идеалъ до тѣхъ ступеней, на которыхъ хочется стоять моей слабости... Идеалъ совершенства, данный Христомъ, не есть мечта или предметъ риторическихъ проповѣдей, а есть самое необходимое, всѣмъ доступное руководство нравственной жизни людей... Въ какомъ бы ни находился человѣкъ положеніи, всегда достаточно ученія идеала, даннаго Христомъ, для того, чтобы получить самое вѣрное указаніе тѣхъ поступковъ, которые должно и не должно совершать. Но надо вѣрить этому ученію вполнѣ, этому одному ученію, — перестать вѣрить во всѣ другія... Христіанское ученіе идеала есть то единое ученіе, которое можетъ руководить человѣчествомъ. Нельзя, не должно замѣнять идеалъ Христа внѣшними правилами, а надо твердо держать этотъ идеалъ передъ собой во всей чистотѣ его и, главное, вѣрить въ него“2). Итакъ, Евангеліе возвѣщаетъ жизненную истину. „Христосъ училъ истинѣ, и если истина отвлеченная есть истина, то она будетъ истиною и въ дѣйствительности. Если жизнь въ Богѣ есть единая жизнь истинная, блаженная сама въ себѣ, то она истинна, блаженна здѣсь на землѣ при всѣхъ возможныхъ случайностяхъ жизни. Если бы жизнь здѣсь не подтверждала ученія Христа о жизни, то это ученіе было бы не истинно“3). И самъ Христосъ „понималъ свое ученіе не какъ какой-то далекій идеалъ человѣчества, исполненіе котораго невозможно...

82
Онъ понималъ свое ученіе, какъ дѣло, такое дѣло, которое спасетъ человѣчество. И Онъ не мечталъ на крестѣ, а кричалъ и умеръ за свое ученіе, и также умирали и умрутъ еще много людей. Нельзя говорить про такое ученіе, что оно мечта“1). Конечно, христіанскій идеалъ безконечнаго совершенства не можетъ быть всецѣло достигнутъ человѣкомъ какъ существомъ ограниченнымъ. Но вся жизнь послѣдняго должна опредѣляться стремленіемъ приближаться къ этому идеалу, осуществлять его, и въ этомъ только случаѣ самый идеалъ будетъ жизненнымъ. „Совершенство, указываемое христіанамъ, — безконечно и никогда не можетъ быть достигнуто, и Христосъ даетъ свое ученіе, имѣя въ виду то, что полное совершенство никогда не будетъ достигнуто, но что стремленіе къ полному безконечному совершенству постоянно будетъ увеличивать благо людей, и что благо это поэтому можетъ быть увеличиваемо до безконечности... Истинная жизнь, по прежнимъ ученіямъ, состоитъ въ исполненіи правилъ закона; по ученію Христа, она состоитъ въ наибольшемъ приближеніи къ указанному и сознаваемому каждымъ человѣкомъ въ себѣ божескому совершенству... Только этотъ идеалъ полнаго безконечнаго совершенства дѣйствуетъ на людей и подвигаетъ ихъ къ дѣятельности. Умѣренное совершенство теряетъ свою силу воздѣйствія на души людей. Ученіе Христа только тогда имѣетъ силу, когда оно требуетъ полнаго совершенства, т. е. сліянія божеской сущности, находящейся въ душѣ каждаго человѣка, съ волей Бога, — соединенія сына съ Отцомъ... Жизнь человѣческая есть составная изъ жизни животной и жизни Божеской. И чѣмъ больше приближается эта составная жизнь къ жизни Божеской, тѣмъ больше жизни. Жизнь по ученію христіанскому есть движеніе къ Божескому совершенству“. „Ученіе Христа руководитъ людьми указаніемъ имъ того безконечнаго совершенства, къ которому свойственно произвольно стремиться всякому человѣку, на какой бы ступени несовершенства онъ ни находился“2). И, по мысли гр. Толстого, въ нагорной проповѣди выраженъ Христомъ и вѣчный идеалъ, къ которому свойственно стремиться людямъ, и та степень его достиженія, которая уже можетъ быть въ наше время достигнута

83
людьми“1). И заповѣди нагорной проповѣди2), по гр. Толстому, суть только какъ бы „замѣтки на безконечномъ пути совершенства, къ которому идетъ человѣчество“, и заповѣди эти не какой-либо недостижимый идеалъ, но обязательная норма жизни, которая указываетъ „степень, ниже которой вполнѣ возможно не спускаться въ достиженіи идеала“3). Много спорили съ Л. Н. Толстымъ относительно правильности пониманія имъ частнаго смысла этихъ заповѣдей, но общій смыслъ ихъ безспоренъ, конечно, одинаково и для православнаго богослова и для гр. Толстого. Всѣ согласны съ тѣмъ, что въ человѣческомъ обществѣ, живущемъ по закону Христову, не должно быть гнѣва, развода, клятвы, насилія, вражды національностей... Сущность и жизненный интересъ спора сосредоточивался не на томъ, можно ли оставить въ Евангеліи Матѳея V, 22 слово „напрасно“ или какъ понимать слова стиха 32: „кромѣ вины любодѣянія“, — но на томъ: эти заповѣди могутъ ли и должны ли стать дѣйствительнымъ руководствомъ въ жизни современнаго христіанскаго общества, или же должны считаться нормами недостижимо-идеальными, осуществленіе которыхъ возможно лишь въ какомъ-то новомъ совершенномъ обществѣ, въ какомъ-то неизвѣстномъ будущемъ. И гр. Л. Н. Толстой съ истиннымъ духовнымъ мужествомъ взялъ на себя задачу доказать, что эти заповѣди — не утопическія мечтанія, но истинно жизненныя правила поведенія; что и теперь, когда въ жизни царятъ тьма и злоба, эти заповѣди въ своемъ осуществленіи должны явиться источникомъ свѣта въ жизни и путемъ къ ея совершенствованію. Въ этомъ, именно, пунктѣ ученіе Льва Николаевича поднимается на высоту истинно христіанскаго воодушевленія, и защита высшей разумности и спасительности ученія Христова останется навсегда памятникомъ того, насколько человѣческая совѣсть способна постигать духовную силу добра. Для Льва Николаевича центръ тяжести въ отрицательныхъ, по

84
его терминологіи, заповѣдяхъ нагорной проповѣди и заключается въ ученіи Господа о непротивленіи злу или злому. Поэтому и свою мысль о томъ, что заповѣди Христовы исполнимы здѣсь и теперь, гр. Толстой утверждаетъ главнымъ образомъ на доказательствѣ того, что исполненіе заповѣди о непротивленіи возможно для современнаго человѣка, и направлена эта заповѣдь не къ тому, чтобы увеличить его страданія, но напротивъ, къ повышенію его блага и истинной радости. Подобный же смыслъ имѣютъ и другія заповѣди Христа Спасителя: онѣ отвѣчаютъ вполнѣ внутреннему стремленію нашего сердца и должны явиться не обремененіемъ нашей жизни, но спасти ее отъ гибели. „Христосъ не призываетъ къ худшему отъ лучшаго, а напротивъ — къ лучшему отъ худшаго. Онъ жалѣетъ людей... Онъ говоритъ, что ученики Его будутъ гонимы за Его ученіе и должны терпѣть и переносить гоненія міра съ твердостью. Но Онъ не говоритъ, что, слѣдуя Его ученію, они будутъ терпѣть больше, чѣмъ слѣдуя ученію міра; напротивъ, Онъ говоритъ, что тѣ, которые будутъ слѣдовать ученію міра, тѣ будутъ несчастны, а тѣ, которые будутъ слѣдовать Его ученію, тѣ будутъ блаженны... Разбирая отвлеченно вопросъ о томъ, чье положеніе будетъ лучше: учениковъ Христа или учениковъ міра, нельзя не видѣть, что положеніе учениковъ Христа должно быть лучше уже потому, что ученики Христа, дѣлая всѣмъ добро, не будутъ возбуждать ненависти въ людяхъ. Ученики Христа, не дѣлая никому зла, могутъ быть гонимы только злыми людьми; ученики же міра должны быть гонимы всѣми, такъ какъ законъ жизни учениковъ міра есть законъ борьбы, т. е. гоненіе другъ друга“1). „Исполненіе ученія Христа трудно. Христосъ говоритъ: кто хочетъ слѣдовать Мнѣ, тотъ оставь домъ, поля, братьевъ и иди за Мной, Богомъ, и тотъ получитъ въ мірѣ этомъ во сто разъ больше домовъ, полей, братьевъ и, сверхъ того, жизнь вѣчную. И никто не идетъ. А въ ученіи міра сказано: брось домъ, поля, братьевъ, уйди изъ деревни въ гнилой городъ... живи безобразной жизнью, кончающейся всегда мучительной смертью, и ты ничего не получишь въ мірѣ этомъ и не получишь никакой вѣчной жизни. И всѣ пошли... и никто не находитъ, что это трудно... Можно бы повѣрить, что исполненіе ученія Христа трудно и

85
страшно, и мучительно, если бы исполненіе ученія міра было очень легко и безопасно, и пріятно. Но вѣдь ученіе міра много труднѣе, опаснѣе и мучительнѣе исполненія ученія Христа. Были когда-то, говорятъ, мученики Христа, но это было исключеніе; ихъ насчитываютъ у насъ 380 тысячъ — вольныхъ и невольныхъ за 1800 лѣтъ; но сочтите мучениковъ міра — и на одного мученика Христа придется 1000 мучениковъ ученія міра, страданія которыхъ въ 100 разъ ужаснѣе. Однихъ убитыхъ на войнахъ нынѣшняго столѣтія (XIX) насчитываютъ тридцать милліоновъ человѣкъ. Вѣдь это все мученики ученія міра... Не мученикомъ надо быть во имя Христа, не этому учитъ Христосъ. Онъ учитъ тому, чтобы перестать мучить себя во имя ученія міра“1). „Христосъ призываетъ людей къ ключу воды, которая тутъ подлѣ нихъ... Стоитъ только повѣрить Христу, что Онъ принесъ благо на землю, повѣрить, что Онъ дастъ намъ, жаждущимъ, ключъ воды живой, и придти къ нему, чтобы увидѣть.., какъ безумны наши страданія, когда спасеніе наше такъ близко... Поколѣнія за поколѣніями мы трудимся надъ обезпеченіемъ своей жизни посредствомъ насилія и упроченія своей собственности. Счастье нашей жизни представляется намъ въ наибольшей власти и наибольшей собственности. Мы такъ привыкли къ этому, что ученіе Христа о томъ, что счастье человѣка не можетъ зависѣть отъ власти и имѣнія, что богатый не можетъ быть счастливь, представляется намъ требованіемъ жертвы во имя будущихъ благъ. Христосъ же и не думаетъ призывать насъ къ жертвѣ, Онъ, напротивъ, учитъ насъ не дѣлать того, что хуже, а дѣлать то, что лучше для насъ здѣсь, въ этой жизни... Онъ говоритъ, что человѣкъ, живущій по Его ученію, долженъ быть готовъ умереть во всякую минуту отъ насилія другого, отъ холода и голода, и не можетъ разсчитывать ни на одинъ часъ своей жизни. И намъ кажется это страшнымъ требованіемъ какихъ-то жертвъ: а это только утвержденіе тѣхъ условій, въ которыхъ неизбѣжно живетъ всякій человѣкъ. Ученикъ Христа долженъ быть готовъ во всякую минуту на страданія и смерть. Но ученикъ міра развѣ не въ томъ же положеніи? Мы такъ привыкли къ нашему обману, что все, что мы дѣлаемъ для мнимаго обезпеченія нашей жизни: наши войска, крѣпости,

86
наши запасы, наши одежды, наши лѣченія, все наше имущество, наши деньги, кажется намъ чѣмъ-то дѣйствительнымъ, серьезно обезпечивающимъ нашу жизнь. Мы такъ привыкли къ этому обману мнимаго обезпеченія своей жизни и своей собственности, что и не замѣчаемъ всего, что мы теряемъ изъ-за него; а теряемъ мы все — всю жизнь. Вся жизнь поглощается заботой объ этомъ обезпеченіи жизни, приготовленіемъ къ ней, такъ что жизни совсѣмъ не остается. Вѣдь стоитъ на минуту отрѣшиться отъ своей привычки и взглянуть на нашу жизнь со стороны, чтобы увидѣть, что все, что мы дѣлаемъ для мнимаго обезпеченія нашей жизни, мы дѣлаемъ не для того, чтобы обезпечить нашу жизнь, а только для того, чтобы, занимаясь этимъ, забывать о томъ, что жизнь никогда не обезпечена и не можетъ быть обезпечена... Ученіе Христа о томъ, что жизнь нельзя обезпечить и надо всегда, всякую минуту, быть готовымъ умереть, несомнѣнно лучше, чѣмъ ученіе міра о томъ, что надо обезпечить свою жизнь; лучше тѣмъ, что неизбѣжность смерти и необезпеченность жизни остается та же при ученіи міра и при ученіи Христа, но сама жизнь, по ученію Христа, не поглощается уже вся безъ остатка празднымъ занятіемъ мнимаго обезпеченія своей жизни, а становится свободной и можетъ быть отдана единой, свойственной ей цѣли — благу себѣ и людямъ“1).

Мы привели лишь небольшіе отрывки изъ тѣхъ сочиненій гр. Л. Н. Толстого, гдѣ онъ защищаетъ жизненное значеніе ученія Христова. И во множествѣ другихъ мѣстъ онъ предусматриваетъ возраженія противъ исполнимости заповѣдей Христовыхъ и нерѣдко съ несокрушимой силой обнаруживаетъ въ этихъ возраженіяхъ невѣріе въ силу добра. Вотъ нѣкоторые примѣры такой защиты жизненности заповѣдей Христовыхъ.

„Всякое ученіе истины — мечта для заблудшихъ. Мы до того дошли, что есть много людей, которые говорятъ, что ученіе это (Христово) мечтательно, потому что оно несвойственно природѣ человѣка. Несвойственно, говорятъ, природѣ человѣка подставить другую щеку, когда его ударятъ по одной, несвойственно отдать свое чужому, несвойственно работать не на себя, а на другого. Человѣку свойственно, говорятъ, отстаивать себя, свою безопасность, безопасность своей семьи, собственность, другими словами —

87
человѣку свойственно бороться за свое существованіе... Но стоитъ на минуту отрѣшиться отъ той мысли, что устройство, которое существуетъ и сдѣлано людьми, есть наилучшее священное устройство жизни, чтобы возраженіе о томъ, что ученіе Христа несвойственно природѣ человѣка, тотчасъ же обратилось противъ возражателей. Кто будетъ спорить о томъ, что не то, что мучить и убивать человѣка, но мучить собаку, убить курицу и теленка противно природѣ человѣка. А между тѣмъ все устройство нашей жизни таково, что всякое личное благо человѣка пріобрѣтается страданіями другихъ людей, которыя противны природѣ человѣка... Не будемъ только утверждать, что привычное зло, которымъ мы пользуемся, есть неизмѣнная божественная истина, и тогда ясно, что естественно и свойственно человѣку: насиліе или законъ Христа... Стоитъ только понять разъ, что всякая радость моя, всякая минута спокойствія при нашемъ устройствѣ жизни, покупается лишеніями и страданіями тысячъ, удерживаемыхъ насиліемъ; стоитъ разъ понять это, чтобы понять, что́ свойственно всей природѣ человѣка, т. е. не одной животной, но и разумной и животной природѣ человѣка; стоитъ только понять законъ Христа во всемъ его значеніи, со всѣми его послѣдствіями, для того чтобы понять, что не ученіе Христа несвойственно человѣческой природѣ, но все оно только въ томъ и состоитъ, чтобы откинуть несвойственное человѣческой природѣ мечтательное ученіе людей о противленіи злу, дѣлающее ихъ жизнь несчастною1). „И кто ударитъ тебя въ правую щеку... подставь лѣвую“... Эти слова представлялись мнѣ требованіемъ страданій, лишеній, несвойственныхъ человѣческой природѣ. Слова эти умиляли меня, мнѣ чувствовалось, что было бы прекрасно исполнить ихъ. Но мнѣ чувствовалось тоже и то, что я никогда не буду въ силахъ исполнить ихъ только для того, чтобы страдать... Теперь мнѣ стало ясно, что Христосъ ничего не преувеличиваетъ и не требуетъ никакихъ страданій для страданій... Онъ говоритъ: „не противьтесь злому, и дѣлая такъ, впередъ знайте, что могутъ найтись люди, которые, ударивъ васъ по одной щекѣ и не встрѣтивъ отпора, ударятъ и по другой; отнявъ рубаху, отнимутъ и кафтанъ; воспользовавшись вашей работой, заставятъ еще работать; будутъ брать безъ отдачи. И вотъ, если это такъ

88
будетъ, то вы все-таки не противьтесь злому. Тѣмъ, которые будутъ васъ бить и обижать, все-таки дѣлайте добро“... И когда я понялъ эти слова такъ, какъ они сказаны..., я понялъ, что Христосъ нисколько не велитъ подставлять щеку и отдавать кафтанъ для того, чтобы страдать, а велитъ не противиться злому и говорить, что при этомъ придется можетъ быть и страдать. Точно такъ же, какъ отецъ, отправляя своего сына въ далекое путешествіе, не приказываетъ своему сыну не досыпать ночей, не доѣдать, мокнуть и зябнуть, если онъ скажетъ: „ты иди дорогой, и если придется тебѣ и мокнуть и зябнуть, ты все-таки иди“... Я вѣрю, что жизнь моя по ученію міра была мучительна, и что только жизнь по ученію Христа дастъ мнѣ въ этомъ мірѣ то благо, которое предназначилъ мнѣ отецъ жизни. Я вѣрю, что ученіе это даетъ благо всему человѣчеству, спасаетъ меня отъ неизбѣжной погибели и даетъ мнѣ здѣсь наибольшее благо1). — „Ученикъ Христа будетъ бѣденъ, — предусматриваетъ Л. Н. Толстой возраженія противъ исполнимости заповѣдей Христовыхъ. Да, онъ будетъ пользоваться всегда всѣми тѣми благами, которыя ему далъ Богъ... Бѣденъ — это значитъ: онъ будетъ не въ городѣ, а въ деревнѣ, не будетъ сидѣть дома, а будетъ работать въ лѣсу, въ полѣ, будетъ видѣть свѣтъ солнца, землю, небо, животныхъ; не будетъ придумывать, что ему съѣсть, чтобы возбудить аппетитъ.., будетъ имѣть дѣтей, будетъ жить съ ними, будетъ въ свободномъ общеніи со всѣми людьми... Болѣть, страдать, умирать онъ будетъ такъ же, какъ и всѣ (судя по тому, какъ болѣютъ и умираютъ бѣдные — лучше, чѣмъ богатые), но жить онъ будетъ несомнѣнно счастливѣе... „Но никто не будетъ кормить тебя, и ты умрешь съ голоду“, говорятъ на это. На возраженіе о томъ, что человѣкъ, живя по ученію Христа, умретъ съ голоду, Христосъ отвѣтилъ однимъ короткимъ изреченіемъ: трудящійся достоинъ пропитанія... Для того, чтобы понять это слово въ его настоящемъ значеніи, надо прежде всего отрѣшиться отъ привычнаго намъ представленія о томъ, что блаженство человѣка есть праздность. Надо возстановить то свойственное всѣмъ неиспорченнымъ людямъ представленіе, что необходимое условіе счастья человѣка есть не праздность, а трудъ... Работа производитъ пищу, пища производитъ

89
работу — это вѣчный кругъ: одно слѣдствіе и причина другого... При теперешнемъ устройствѣ міра люди, не исполняющіе законовъ Христа, но трудящіеся для ближняго, не имѣя собственности, не умираютъ отъ голода. Какъ же возражать противъ ученія Христа, что исполняющіе Его ученіе, т. е. трудящіеся для ближняго, умрутъ съ голода?.. Среди язычниковъ христіанинъ будетъ такъ же обезпеченъ, какъ и среди христіанъ. Онъ работаетъ на другихъ, слѣдовательно, онъ нуженъ имъ, и потому его будутъ кормить. Собаку, которая нужна, и ту кормятъ и берегутъ, какъ же не кормить и не беречь человѣка, который всѣмъ нуженъ? Но бѣдный человѣкъ, человѣкъ съ семействомъ, съ дѣтьми не нуженъ, не можетъ работать, — и его перестанутъ кормить, скажутъ тѣ, которымъ непремѣнно хочется доказать справедливость звѣрской жизни. Они скажутъ это, они и говорятъ это, и сами не видятъ того, что они сами, говорящіе это,.. поступаютъ совсѣмъ иначе. Эти самые люди, тѣ, которые не признаютъ приложимости ученія Христа — исполняютъ его. Они не перестаютъ кормить овцу, быка, собаку, которая заболѣетъ. Они даже старую лошадь не убиваютъ, а даютъ ей по силамъ работу; они кормятъ семейство ягнятъ, поросятъ, щенятъ, ожидая отъ нихъ пользы; такъ какъ же они не найдутъ посильной работы старому и малому, и какъ же не станутъ выращивать людей, которые будутъ на нихъ еще работать?“1)

Какъ было отмѣчено, главное вниманіе въ ученіи Господа гр. Толстой удѣляетъ заповѣди о непротивленіи злу или злому (Мѳ. V, 39.). Пониманіе Л. Н. Толстымъ этой заповѣди вызвало наиболѣе горячія нападки на его ученіе какъ со стороны вѣрующихъ, такъ и не вѣрующихъ. Естественно, что и развивается этотъ пунктъ въ сочиненіяхъ Льва Николаевича преимущественно въ формѣ полемической. Не буду слѣдить за ходомъ этой полемики2).

90
Отмѣчу лишь самое существенное по вопросу, именно о жизненномъ значеніи принципа непротивленія злу насиліемъ. Это самое существенное, на мой взглядъ, состоитъ въ разрѣшеніи вопроса объ одиночествѣ христіанина, готоваго въ своей жизни исполнять ученіе Христово, въ той видимой гибели, которая неизбѣжно грозитъ ему, какъ гражданину другого, враждебнаго міру царства. „Положимъ, говоритъ Л. Н. Толстой, что ученіе Христово даетъ блаженство міру, положимъ, что оно разумно, и человѣкъ на основаніи разума не имѣетъ права отрекаться отъ него; но что дѣлать одному среди міра людей, не исполняющихъ законъ Христа? Если бы всѣ люди вдругъ согласились исполнять ученіе Христа, тогда бы исполненіе его было возможно. Но нельзя одному человѣку итти противъ всего міра. „Если я одинъ среди міра людей, не исполняющихъ ученіе Христа, говорятъ обыкновенно, „стану исполнять его, буду отдавать то, что имѣю, буду подставлять щеку, не защищаясь, буду даже не соглашаться на то, чтобы итти присягать и воевать, меня оберутъ, и если я не умру съ голода, меня изобьютъ до смерти, и если не изобьютъ, то посадятъ въ тюрьму или разстрѣляютъ, и я напрасно погублю все счастье своей жизни и всю свою жизнь“. Возраженіе это основано на томъ же недоразумѣніи, на которомъ основывается и возраженіе о неисполнимости ученія Христа... Христосъ предлагаетъ свое ученіе о жизни какъ спасеніе отъ той губительной жизни, которою живутъ люди, не слѣдуя Его ученію, и вдругъ я говорю, что я бы и радъ послѣдовать Его ученію, да мнѣ жалко погубить свою жизнь. Христосъ училъ спасенію отъ гибельной жизни, а я жалѣю эту погибельную жизнь... Итакъ, что же я долженъ дѣлать, если одинъ понялъ ученіе Христа и повѣрилъ въ него, одинъ среди не понимающихъ и не исполняющихъ его: что мнѣ дѣлать? Жить, какъ всѣ, или жить по ученію Христа? Я понялъ ученіе Христа въ Его заповѣдяхъ и вижу, что исполненіе ихъ даетъ блаженство и мнѣ, и всѣмъ людямъ міра. Я понялъ, что исполненіе этихъ заповѣдей есть воля того начала всего, отъ

91
котораго произошла и моя жизнь. Я понялъ, кромѣ того, что чтобы я ни дѣлалъ, я неизбѣжно погибну безсмысленною жизнью и смертью со всѣмъ окружающимъ меня, если я не буду исполнять этой воли Отца, и что только въ исполненіи ея — единственная возможность спасенія. Дѣлая какъ всѣ, я навѣрно противодѣйствую благу всѣхъ людей, навѣрно дѣлаю противное волѣ Отца жизни, навѣрно лишаю себя единственной возможности улучшить свое отчаянное положеніе. Дѣлая то, чему Христосъ учитъ меня.., я содѣйствую благу всѣхъ людей.., дѣлаю то, что хочетъ отъ меня тотъ, кто произвелъ меня, и дѣлаю то, что одно можетъ спасти меня. Горитъ циркъ въ Бердичевѣ, всѣ жмутся и душатъ другъ друга, напирая на дверь, которая отворяется внутрь. Является спаситель и говоритъ: „отступите отъ двери, вернитесь назадъ; чѣмъ больше вы напираете, тѣмъ меньше надежды спасенія. Вернитесь, и вы найдете выходъ и спасетесь“. Многіе ли, одинъ ли я услыхалъ это и повѣрилъ, все равно; но услыхавши и повѣривши, что же я могу сдѣлать, какъ не то, чтобы пойти назадъ и звать всѣхъ на голосъ спасителя? Задушатъ, задавятъ, убьютъ меня можетъ быть; но спасеніе для меня все-таки лишь въ томъ, чтобы итти туда, гдѣ единственный выходъ... Циркъ горитъ часъ, и надо спѣшить, и люди могутъ не успѣть спастись. Но міръ горитъ ужъ 1800 лѣтъ, горитъ съ тѣхъ поръ, какъ Христосъ сказалъ: Я огонь низвелъ на землю; и какъ томлюсь, пока онъ разгорится, — и будетъ горѣть, пока не спасутся люди... И понявъ это, я понялъ и повѣрилъ, что Іисусъ не только Мессія, Христосъ, но что Онъ точно и Спаситель міра. Я знаю, что выхода другого нѣтъ ни для меня, ни для всѣхъ тѣхъ, которые со мною вмѣстѣ мучаются въ этой жизни. Я знаю, что всѣмъ, и мнѣ съ ними вмѣстѣ нѣтъ другого спасенія, какъ исполнять тѣ заповѣди Христа, которыя даютъ высшее, доступное моему пониманію благо всего человѣчества. Больше ли у меня будетъ непріятностей, раньше ли я умру, исполняя ученіе Христа, мнѣ не страшно... Я умру такъ же, какъ и всѣ, такъ же, какъ и не исполняющіе ученія; но моя жизнь и смерть будутъ имѣть смыслъ и для меня и для всѣхъ. Моя жизнь и смерть будутъ служить спасенію и жизни всѣхъ, — а этому-то и училъ Христосъ. Исполняй всѣ люди ученіе Христа, и было бы царство Бога на землѣ; исполняй я одинъ — я сдѣлаю самое лучшее для всѣхъ и для себя. Безъ исполненія ученія Христа

92
нѣтъ спасенія“1). „Есть религіозныя ученія, которыя обѣщаютъ людямъ, слѣдующимъ имъ, полное и совершенное благо въ жизни не только въ будущей, но и въ этой. Есть даже такое пониманіе и христіанскаго ученія. Люди, понимающіе такъ христіанское ученіе, говорятъ, что стоитъ только человѣку слѣдовать ученію Христа: отрекаться отъ себя, любить людей, и жизнь его будетъ непрестающей радостью. Есть другія религіозныя ученія, которыя въ жизни человѣческой видятъ нескончаемыя, необходимыя страданія, которыя человѣкъ долженъ переносить, ожидая наградъ въ будущей жизни. Есть такое пониманіе и христіанскаго ученія: одни видятъ въ жизни постоянную радость, другіе — постоянное страданіе. Ни то, ни другое пониманіе невѣрно... Жизнь по христіанскому ученію въ его истинномъ смыслѣ не есть ни радость, ни страданіе, а есть рожденіе и ростъ истиннаго духовнаго я человѣка.., есть постоянное увеличеніе его сознанія любви. И такъ какъ ростъ души человѣческой — увеличеніе любви — непрестанно совершается, и непрестанно совершается въ мірѣ то дѣло Божіе, которое совершается этимъ ростомъ, то человѣкъ, понимающій свою жизнь, какъ учитъ понимать ее христіанское ученіе, какъ увеличеніе любви для установленія Царства Божія, никогда не можетъ быть несчастливъ и неудовлетворенъ. На пути его жизни могутъ встрѣчаться радости и страданія, но... человѣкъ, живущій христіанской жизнью, не приписываетъ своимъ радостямъ большого значенія, не смотритъ на нихъ, какъ на осуществленіе своихъ желаній, а только какъ на случайныя, встрѣчающіяся на пути жизни явленія, какъ на то, что само собой прикладывается тому, кто ищетъ Царства Божія и правды его и на страданія свои смотритъ не какъ на то, чего не должно быть, а какъ на столь же необходимое въ жизни явленіе, какъ треніе при работѣ, зная, напротивъ, что какъ треніе признакъ совершающейся работы, такъ и страданія признакъ совершающагося дѣла Божія“2).

Каждый, лично знакомый съ сочиненіями Л. Н. Толстого, знаетъ, чту составляетъ ихъ главную силу и убѣдительность, — это особенная наглядность доказательствъ и поражающая способность великаго мыслителя видѣть и указывать такія явленія и переживанія въ нашей жизни, которыя, при всей ихъ близости и извѣстности,

93
остаются для насъ незамѣченными. Понятно поэтому, что въ нашемъ краткомъ изложеніи взгляда Л. Н. Толстого на жизненное значеніе заповѣдей Христовыхъ нѣтъ той выразительности и силы, съ какими это значеніе показывается имъ во множествѣ замѣчательныхъ мѣстъ его сочиненій. Но съ другой стороны въ нашемъ изложеніи показана только одна сторона того знамени, съ какимъ шелъ въ жизни великій усопшій проповѣдникъ, та сторона, на которой начертанъ призывъ: ищите Царства Божія и Его правды, призывъ святой равно для всѣхъ, исповѣдующихъ ученіе Христово, предъ которымъ преклоняется совѣсть каждаго, и за проповѣдь котораго, защиту и уясненіе о Л. Н. Толстомъ сохранится благодарная память въ человѣчествѣ. Эта именно сторона ученія гр. Толстого дѣйствительно можетъ послужить и тому великому дѣлу, служеніе которому онъ ставилъ цѣлью своей жизни — увеличенію любви въ человѣчествѣ. Но знамя гр. Толстого имѣло и обратную сторону, гдѣ были начертаны слова не любви, но злобы и непониманія, гдѣ былъ начертанъ роковой призывъ: долой отъ Церкви съ ея вѣрою въ живого тріипостаснаго Бога, Христа воскресшаго и душу человѣка лично безсмертную. Л. Н. Толстой умеръ отлученнымъ отъ Церкви. Но не будь этого внѣшняго акта отлученія, все равно этотъ обратный девизъ его жизни и дѣятельности ставилъ его внѣ Церкви, внѣ соборнаго познаванія истины Христовой. Остается вѣрить и желать, чтобы то святое сѣмя истинной любви и преданности добру, которое посѣяно Львомъ Николаевичемъ, росло и приносило плодъ свой и заглушило постепенно тѣ сѣмена непріязни и раздраженія, которыя могутъ только тормозить дѣло Божіе на землѣ... Для нашей цѣли нѣтъ нужды въ настоящемъ очеркѣ слѣдить за гр. Толстымъ въ его движеніи по пути и со знаменемъ отрицанія, и мы можемъ ограничиться сдѣланнымъ нами краткимъ изложеніемъ его проповѣди истиннаго добра и любви. Только одинъ пунктъ въ отрицательномъ ученіи гр. Толстого долженъ быть отмѣченъ нами, когда рѣчь идетъ о вѣрѣ самого графа въ жизненное значеніе заповѣдей Христовыхъ. Пунктъ этотъ — убѣжденіе самого Льва Николаевича, что однимъ изъ важнѣйшихъ тормозовъ на пути реализаціи ученія Христова въ жизни является догматическая вѣра Церкви въ грѣхопаденіе прародителей1), искупленіе

94
Господомъ Іисусомъ Христомъ вины человѣка и дарованіе міру благодати Св. Духа1), а особенно вѣра въ будущее воскресеніе и личную загробную жизнь2). Ошибочность этого