Первые толстовцы.

Моя мать называла послѣдователей Льва Николаевича «темными». Ихъ называютъ иначе «толстовцами». Откуда они явились? Что они сдѣлали? Ихъ, кажется, мало, или совсѣмъ нѣтъ во Франціи. Въ Англіи, они, можетъ быть, найдутся; не знаю, сколько ихъ въ остальныхъ странахъ свѣта. Во всякомъ случаѣ, очень немного. Они остались лишь въ Россіи, гдѣ гнѣздо ихъ Москва.

Недавно стало извѣстнымъ, что большевики сначала дали Черткову нѣсколько милліоновъ на изданіе сочиненій Льва Николаевича; потомъ, что они преслѣдовали толстовцевъ за ихъ религіозныя идеи, наконецъ, что дали имъ амнистію, потомъ опять стали преслѣдовать. Во всякомъ случаѣ, толстовцы еще живы и попрежнему они мирные люди, не пьющіе вина, не курящіе и не ѣдящіе мяса, но говорящіе о любви и непротивленіи злу насиліемъ.

Интересно вспомнить о тѣхъ дняхъ, когда явились къ Льву Николаевичу первые послѣдователи и объ отношеніи къ нимъ его самого и моей матери.

Вотъ въ Ясную Поляну приходитъ еврей, Исаакъ Борисовичъ Файнерманъ. Молодой человѣкъ, недавно гимназистъ, онъ искренно увлеченъ обновленной христіанской проповѣдью Толстого и горитъ желаніемъ идти для ея торжества на жизненный подвигъ.

90
Онъ поселяется съ этой цѣлью среди Яснополянскихъ крестьянъ работникомъ у богатаго мужика Константина Ромашкина, облачается въ мужицкую одежду и, проповѣдуя народу новое слово, дѣйствительно работаетъ круглыя сутки тяжелую деревенскую работу. Въ свободные часы онъ ходитъ къ намъ бесѣдовать съ Львомъ Николаевичемъ. Неглупый, симпатичный человѣкъ, онъ былъ всѣми уважаемъ, но, какъ и у насъ въ домѣ, такъ и на селѣ, начиная съ моихъ родителей и кончая народомъ, всѣ смотрѣли на него съ недоумѣніемъ:

«Чего хочетъ этотъ юноша? Онъ такъ вѣритъ въ ученіе Льва Николаевича, что дѣйствительно стремится преобразить міръ своимъ примѣромъ? Что же, можетъ быть, онъ правъ. Нельзя не преклоняться передъ его послѣдовательнымъ и горячимъ опытомъ».

Однажды пришли въ яснополянскую усадьбу кочевавшіе на большой дорогѣ цыгане. Среди нихъ былъ юродивый цыганъ, юноша, пришедшій въ одной только рваной рубахѣ и босикомъ. Мальчишки бѣгали за нимъ и издѣвались надъ его смѣшной, почти голой фигурой. Тогда Файнерманъ подошелъ къ нему, снялъ съ себя поддевку и надѣлъ на бѣднаго цыгана. Онъ буквально исполнилъ евангельскую заповѣдь, отдавъ нищему свое послѣднее.

Позднѣе Файнерманъ выписалъ въ Ясную Поляну свою молодую красавицу жену съ черными до колѣнъ волосами и огненными глазами. Она прожила на селѣ недолго и уѣхала. Съ ея пріѣздомъ фанатизмъ Файнермана ослабѣлъ и потомъ со временемъ совсѣмъ сошелъ на нѣтъ. Прежній проповѣдникъ сдѣлался рядовымъ журналистомъ и печаталъ о Толстомъ свои воспоминанія.

91
Чертковъ въ первый разъ появился въ Москвѣ, въ Хамовническомъ переулкѣ. Какъ сейчасъ помню ту рѣдкую радость, какую испыталъ отецъ въ этотъ день.

Блестящій конногвардеецъ, въ каскѣ съ двуглавымъ орломъ, красавецъ собой, сынъ богатѣйшей и знатной семьи, Владиміръ Григорьевичъ пріѣхалъ къ Толстому сказать ему, что онъ раздѣляетъ вполнѣ его взгляды и навсегда хочетъ посвятить имъ свою жизнь. Отецъ предостерегалъ его, какъ предостерегалъ всѣхъ своихъ учениковъ, не ломать для него своей жизни, «не заходить впередъ своей совѣсти», какъ онъ любилъ выражаться, и прежде — долго подумать. Но рѣшеніе Черткова было принято. Съ этого дня онъ бросилъ все старое, вышелъ въ отставку и, дѣйствительно, отдалъ себя на службу идеямъ Льва Николаевича.

Въ началѣ своего знакомства съ нашей семьей Чертковъ былъ обворожителенъ. Онъ былъ всѣми любимъ. Я былъ съ нимъ близокъ и на «ты». Онъ относился ко мнѣ ласково и съ любовью, и я платилъ ему тѣмъ же. Но чѣмъ дальше, тѣмъ больше онъ забиралъ вліянія на Льва Николаевича. Какъ и почему это случилось? Было бы слишкомъ долго и тяжело разсказывать послѣднюю драму, происшедшую въ Ясной Полянѣ.

Въ послѣднее время отецъ гораздо легче подпадалъ подъ чужое вліяніе, чѣмъ прежде.

Чертковъ заставилъ его написать тайно отъ семьи свое завѣщаніе. Эта тайна измучила и убила Льва Николаевича.

Въ своемъ маленькомъ дневничкѣ послѣдняго лѣта онъ записалъ: «Ясно понялъ мою ошибку. Надо

92
было созвать всѣхъ членовъ семьи и объявить имъ мою волю. А не тайно». И мученія его совѣсти стали настолько велики, что онъ не выдержалъ и бѣжалъ. Сознаться въ своей ошибкѣ онъ не былъ въ силахъ.

Изъ другихъ близкихъ ему людей никто не могъ вліять на него. И подумаешь теперь, для чего имъ было скрывать это несчастное завѣщаніе?

Для чего было мучиться и мучить другихъ?

Я лично (говорю чистую правду) совершенно не былъ заинтересованъ тогда въ содержаніи завѣщанія. Я считаю его до сихъ поръ несправедливымъ, зная, какой трудъ раздѣляла съ отцомъ моя мать свою длинную жизнь, хотя бы, напр., однимъ тѣмъ, что она семь разъ переписала «Войну и Миръ». Она желала, чтобы права на изданіе этого романа остались въ рукахъ семьи.

Моя роль была простая. Я принялъ горячо слабѣйшую сторону, — сторону моей матери, которая страдала тогда нестерпимо. Она была до того жалка и безпомощна, до того одинока, что я не могъ не стать на ея защиту. Если бы отецъ объяснилъ открыто въ то лѣто намъ свою волю, я, можетъ быть, высказалъ бы мое мнѣніе, но преклонился передъ его желаніемъ.

Два раза въ послѣднее наше свиданіе отецъ порывался поговорить со мной по душѣ. Онъ мучился такъ, что скрывался. Но поговорить намъ такъ и не удалось.

Какъ всю жизнь, — онъ продолжалъ и тогда каждый день ѣздить верхомъ, несмотря на свои 82 года. То докторъ Душанъ Маковицкій ѣздилъ съ нимъ, то піанистъ Гольденвейзеръ. Но вотъ однажды

93
я предложилъ ему ѣхать съ нимъ, и онъ охотно согласился.

Былъ теплый іюльскій день. Временами шелъ сильный дождь, временами показывалось яркое солнце. Черезъ наши поля мы переѣхали въ казенную засѣку и по просѣкамъ стали кружить по кварталамъ. Отецъ со мной почти не говорилъ, избѣгая моего взгляда. Впрочемъ, лошадь у него была хорошая, а у меня какая то рабочая кляча, такъ что я едва за нимъ поспѣвалъ. Мы заѣхали въ самую густую чащу лѣса. Отецъ, какъ нарочно, выбирая самые глухіе и пустынные уголки, то спускался съ кручи оврага, то поднимался, то пробирался черезъ чащу или прыгалъ черезъ канавы.

Наконецъ, мы выѣхали на отводъ, гдѣ была проложена проѣзжая дорога. Возили отсюда дрова въ Тулу. На отводѣ стояла простая, забитая сторожка. Мы проѣзжали мимо. Въ это время нашла туча и пошелъ сильный ливень. Отецъ подъѣхалъ къ лѣсной избушкѣ, слѣзъ съ лошади, и, держа ее въ поводу, укрылся подъ соломенный навѣсъ двери. Я сдѣлалъ то же и сталъ съ нимъ плечо къ плечу. Дождь лилъ, какъ изъ ведра. Я нѣсколько разъ пристально посмотрѣлъ на отца, думая, что хоть теперь, когда мы одни въ лѣсу, онъ какъ прежде — ласково, открыто заговоритъ со мной. Но онъ не смотрѣлъ на меня и упорно молчалъ.

— Сейчасъ туча пройдетъ, — только проговорилъ онъ съ нетерпѣніемъ. — Вотъ остался только край ...

И, не дожидаясь конца дождя, торопливо сѣлъ на лошадь, и мы молча поѣхали домой.

Мнѣ было больно и обидно: за послѣдніе годы мы были съ отцомъ въ лучшихъ отношеніяхъ.

94
Въ одномъ изъ послѣднихъ писемъ ко мнѣ до этого лѣта онъ писалъ:

«Что могло бы быть лучше тѣхъ глупыхъ слезъ любви за насъ обоихъ, когда ты уѣзжалъ, и что можетъ радостнѣе любви, въ которой мы другъ другу отказывали?»

Подлинники этого письма и другихъ писемъ отца ко мнѣ — въ Академіи Наукъ въ Петербургѣ. Возвращаюсь къ своему разсказу. На другой день, въ тотъ же часъ послѣ завтрака, опять подали лошадей, и отецъ вышелъ изъ дому, чтобы ѣхать на свою обычную прогулку.

Гольденвейзеръ стоялъ подлѣ лошадей уже одѣтый, готовый ѣхать съ нимъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, — сказалъ ему недовольно отецъ, — Лева поѣдетъ со мной, Лева!

— Почему? — спросилъ я удивленно, — нѣтъ ужъ пусть ѣдетъ Гольденвейзеръ, тебѣ съ нимъ, можетъ быть, интереснѣе.

— Нѣтъ, нѣтъ, — сказалъ отецъ — поѣдемъ со мной!

Но я еще разъ отказался. Отецъ сдѣлалъ движеніе головой и подвинулъ лошадь.

Я не поѣхалъ съ нимъ, а онъ этого ждалъ. Почему?

Вѣроятно, онъ хотѣлъ, наконецъ, открыть мнѣ свою тайну. Я не поѣхалъ изъ простой деликатности къ Гольденвейзеру, который нарочно пріѣхалъ изъ Телятинокъ, гдѣ онъ жилъ, чтобы сопровождать отца во время его прогулки.

Въ другой разъ отецъ позвалъ меня къ себѣ въ комнату и мы говорили о моихъ дѣтяхъ. Вдругъ онъ началъ что-то, но сейчасъ же прервалъ.

95
— Что ты хотѣлъ сказать? — спросилъ я его.

— Нѣтъ, ничего, ничего ...

Такъ я и уѣхалъ изъ Ясной и послѣ этого увидѣлъ отца только въ гробу.

О Бирюковѣ могу сказать одно хорошее. Это былъ и есть самый умный, порядочный и дѣльный изъ всѣхъ толстовцевъ. Его заслуга, какъ біографа Толстого, добросовѣстнаго и честнаго — огромна. Онъ былъ любимъ и останется любимъ и уважаемъ навсегда всей нашей семьей и Россіей.

————

96
XI.

Какъ сдѣлать всѣхъ людей счастливыми?

Этотъ секретъ былъ написанъ на «зеленой палочкѣ», зарытой въ лѣсу маленькими братьями Толстыми, когда они играли вмѣстѣ въ разныя таинственныя игры, между другими въ «Муравейные братья». Моравскіе Братья, какъ извѣстно, — остатки гусситовъ, были сожжены за свои религіозныя убѣжденія. Откуда слышали маленькіе братья Толстые объ этой сектѣ? Можетъ быть, отъ своей матери или тетушекъ. Можетъ быть, старшіе изъ нихъ знали даже, что это были мученики за правду и благо человѣчества. Но ихъ назвали «Муравейными».

Съ этого времени можно уже слѣдить за тѣмъ сокровеннымъ огнемъ, который горѣлъ въ душѣ отца, даже съ ранняго его дѣтства. Братъ его Николай, такой же духовный и тонкій отъ природы, какъ и онъ, написалъ этотъ секретъ на зеленой палочкѣ, но, рано уйдя съ этой земли, завѣщалъ своему младшему брату открыть его людямъ.

Я хочу здѣсь коснуться глубинъ сердца и души Льва Николаевича, гдѣ прежде всего мы видимъ огонь неугасимой лампады любви и вѣчнаго страданія за зло людское, огонь, освѣщавшій весь жизненный путь и весь его умственный трудъ.

Какъ думалъ отецъ, какъ чувствовалъ онъ? Почему извѣстныя явленія вызывали въ немъ такія, а

97
не другія мысли? Почему онъ не останавливался на полпути, а шелъ дальше, до конца всякаго разсужденія и всякаго вывода? Что руководило имъ прежде всего и всегда въ его міросозерцаніи?

Огонь неугасимой лампады любви.

Прослѣдить на этомъ основаніи, хотя бы въ общихъ и крупныхъ чертахъ, развитіе и выраженіе отцовскихъ взглядовъ, — задача этого очерка.

Уже въ первомъ сочиненіи Л. Н-ча «Дѣтствѣ и Отрочествѣ» можно легко увидать тотъ внутренній особенный свѣтъ, что освѣщалъ ему жизнь. Любить всѣхъ, сдѣлать всѣхъ людей счастливыми, — эта внутренняя жажда выразилась въ «Дѣтствѣ и Отрочествѣ» уже однимъ тѣмъ, что всѣ лица этой повѣсти описаны съ глубокой любовью, и самая цѣль и смыслъ этихъ дѣтскихъ воспоминаній въ томъ, чтобы воскресить въ памяти счастливое, счастливое дѣтство. Потребность счастья и любви, — вотъ главная пружина, побудившая отца описать свое «Дѣтство». Онъ обливалъ рукопись этой первой своей вещи горячими слезами любви. То же чувство, — жажда любви и счастья всѣхъ, — руководило имъ, когда онъ писалъ своихъ «Казаковъ», «Севастополь», «Семейное счастье» и другія раннія повѣсти. Не буду цитировать изъ всѣхъ этихъ вещей мысли и чувства, подтверждающія мою мысль. Тѣ, кто читалъ Толстого, сами вспомнятъ тѣ мѣста его, гдѣ онъ зоветъ насъ любить и постоянно заражаетъ насъ прежде всего этимъ чувствомъ по отношенію къ своимъ героямъ. «Война и Миръ» и «Анна Каренина» — два романа, занявшіе у Льва Николаевича десятокъ лѣтъ его перваго семейнаго періода въ основѣ своей — тотъ же гимнъ счастью, добру и любви. Нужно ли приводить мысли и чувства князя Андрея, Ростовыхъ, Безухаго,

98
Платона Каратаева и другихъ героевъ «Войны и Мира», чтобы доказать мое всѣмъ очевидное положеніе и увидѣть за нимъ великое, чуткое и нѣжное сердце Толстого, жаждавшаго и искавшаго счастья и любви даже въ историческомъ прошломъ Россіи? «Война и Миръ» имѣлъ и имѣетъ міровой успѣхъ, потому что это романъ захватывающаго интереса, потому что это отраженіе великой толстовской души, читавшей въ жизняхъ своихъ героевъ то, что было въ немъ самомъ, — жажду добра и правды. Въ романѣ «Анна Каренина» эта жажда стала уже сознательной и приблизилась къ современной дѣйствительности и потому мы видимъ въ его героѣ уже прямо реальныя исканія, рядомъ съ сомнѣніями, отрицательнымъ отношеніемъ ко многимъ формамъ и явленіямъ современной жизни.

И вотъ наступаетъ религіозный кризисъ Льва Николаевича, послѣ котораго онъ пишетъ рядъ сочиненій, въ которыхъ опредѣленно и ясно указываетъ людямъ, какъ надо жить, чтобы сдѣлаться счастливыми. Собственный опытъ его жизни и души диктуетъ ему его убѣжденія съ небывалой глубиной и ясностью. Когда въ ту пору въ Москвѣ отецъ интересовался окружающей его дѣйствительностью, изучая ее и какъ бы вновь открывая ее, онъ бралъ меня часто съ собой въ разныя необыкновенныя мѣста, гдѣ наблюдалъ жизнь рабочихъ классовъ и городской бѣдноты. Я ходилъ съ нимъ въ ночлежные дома, гдѣ ночевали нищіе, босяки и пьяницы, ходилъ съ нимъ и на громадную мануфактурную фабрику Жиро, гдѣ тысячи работницъ ткали бархатъ и шелкъ, ходилъ съ нимъ просто гулять по улицамъ и рынкамъ города.

На все это онъ смотрѣлъ своимъ особеннымъ

99
взглядомъ, — своимъ чуткимъ сердцемъ, прежде всего, — и потому все это видѣлъ совершенно другими глазами и въ другомъ свѣтѣ, чѣмъ другіе.

— Какъ? — говорило ему его сердце, — и все это можетъ существовать? Эти страданія и несправедливость, эта ложь и это страшное зло?

Было бы слишкомъ сложнымъ, многолѣтнимъ, можетъ быть, трудомъ перебирать тѣ причины, впечатлѣнія, переживанія, страданія, вождѣленія, стремленія и идеалы, которые въ извѣстное время порождали во Львѣ Николаевичѣ такую или другую идею, которая, рождаясь, сливалась съ основой его души и становилась частью его вѣры. Взгляды на современныя формы жизни, — семью, общество, науку, искусство, власть, церковь и т. д., возникали и крѣпли, конечно, постепенно, ежедневно и ежечасно, съ теченіемъ самой жизни. Намъ достаточно вспомнить, что за всѣми этими впечатлѣніями и мыслями, постоянно горѣла въ душѣ отца его сокровенная лампада, питаясь вѣчной жаждой любви его души, и намъ станетъ яснымъ, почему, напримѣръ, онъ отвергъ церковь, современный бракъ и многое другое. Прежде всего надо любить, надо быть счастливымъ въ сознаніи этой безконечной любви, и, если это такъ, а иначе быть не можетъ, то какъ же можно признавать лицемѣріе, насиліе, принужденіе, честолюбіе, правосудіе и другія государственныя формы, гдѣ лучшія чувства человѣка приносятся въ жертву мертвой буквѣ? Если христіанская любовь и всепрощеніе даютъ счастье людямъ (а они одни даютъ его), то для чего внѣшнія лицемѣрныя рамы религіи? Если бракъ и половая жизнь озвѣряютъ человѣка, въ чувствѣ ревности, напримѣръ, если они оматеріализируютъ его и мѣшаютъ душевной жизни,

100
любви и счастью духовнымъ, то ясно, что они не должны существовать.

И такъ онъ думалъ и такъ писалъ обо всемъ. Огонь духа, горѣвшій въ немъ, сжигалъ въ немъ все земное, какъ только касался его.

Я хорошо помню время, когда онъ писалъ свои религіозныя сочиненія. Я первый удивлялся его выводамъ, но не могъ не понимать даже тогда, что они не могли быть другими.

Счастье нужно людямъ, всѣмъ людямъ, и только одна любовь дастъ ихъ имъ.

Когда революціонеры или либералы спорили съ отцомъ, доказывая ему, что нужна перемѣна матерьяльныхъ и соціальныхъ условій жизни людей, онъ не могъ согласиться съ ними, хотя бы только потому, что отлично понималъ, что внѣшняя матеріальная перемѣна ничего улучшить не можетъ въ томъ смыслѣ, въ какомъ онъ видѣлъ это улучшеніе. Одного царя убили, будетъ другой. Одного министра убили — будетъ другой. Одного преступника осудили, на его мѣсто будетъ пятеро новыхъ. Помню, какъ ужасался отецъ убійству Александра II. Это извѣстіе принесъ въ Ясную Поляну странникъ изъ Тулы въ мартѣ 1881 года. Много дней отецъ не могъ успокоиться послѣ этого событія и только и говорилъ о немъ одномъ. Что измѣнится отъ этого въ душахъ людей, жаждущихъ, какъ онъ самъ, счастья и любви? — думалъ онъ, вѣроятно, мучаясь за заблужденія тогдашнихъ «нигилистовъ». Что общаго имѣетъ духовная любовь къ людямъ съ министрами и царями? Эти мысли свои онъ позднѣе и лучше всего выразилъ въ книгѣ «Царство Божіе внутри насъ».

И вотъ Толстой, открывъ секретъ «Зеленой палочки»,

101
какъ сдѣлать всѣхъ людей счастливыми, ушелъ съ земли, и огонь его души на ней потухъ.

Русскій народъ, слушавшій его почти цѣлые полвѣка, ничего не понялъ изъ его ученія.

«Ты все смотришь на домъ, въ которомъ ты живешь, — говорилъ своему народу Толстой, — ты все заботишься, какъ бы получше устроить этотъ домъ и получше жить, ѣсть, и спать въ немъ. Не въ этомъ счастье. Оно въ тебѣ самомъ. Оно въ твоей душѣ. Подумай о ней, позаботься. Оставь вредныя привычки — не пей, не кури, не предавайся мясоѣденію, всякимъ излишествамъ и разврату. Счастье въ христіанской любви, въ добротѣ къ людямъ, въ трудѣ и разумномъ поведеніи. Стѣны твоего дома завалятся. Онѣ уже стары, какъ и крыша его и даже фундаментъ. Вѣчна въ тебѣ только твоя душа».

И народъ русскій слушалъ своего пророка до самой его смерти и не смѣлъ шевельнуться, упоенный его правдой. Но вотъ пророкъ умеръ, и народъ русскій вдругъ вспомнилъ одну часть его рѣчей, а другую забылъ, точно никогда не слышалъ.

«Стѣны твоего дома завалятся. Онѣ уже стары и не вѣчны, какъ и крыша его и даже фундаментъ».

— Ломи, ребята, старый домъ! — завопилъ народъ въ тяжелую минуту испытаній и бросился и завалилъ его, а съ нимъ вмѣстѣ раздавилъ и многіе милліоны человѣческихъ жизней своихъ братьевъ; народъ русскій остался безъ дома своего и впалъ въ нестерпимыя страданія.

О, если бы русскій пророкъ зналъ, какъ понялъ его его народъ? О, если бы народъ дѣйствительно понялъ смыслъ его секрета, какъ сдѣлать всѣхъ людей счастливыми? Но онъ не понялъ его, и секретъ остался для него секретомъ на долгіе, долгіе годы.

102
Русскій народъ умираетъ отъ холода и голода. Онъ не только развалилъ свой старый домъ, онъ потопталъ и свои посѣвы, посѣвы своей тысячелѣтней культуры. Какъ онъ спасется теперь? Кто спасетъ его? Кто сдѣлаетъ его счастливымъ?

————

Одна моя родственница недавно пріѣхала изъ Петрограда во Францію. Она разсказывала мнѣ, какъ у нея на петербургской квартирѣ большевики дѣлали обыскъ.

— Почему у васъ портретъ Толстого? — спросилъ ее развязный большевикъ. — Даже два?!

— Потому что я ему родственница, — отвѣтила ему моя тетя.

— А!.. въ такомъ случаѣ ...

И большевикъ низко ей поклонился.

— Да, — проговорилъ онъ многозначительно и важно, — вотъ не увидѣлъ покойный дѣло рукъ своихъ ...

И онъ былъ убѣжденъ въ своей правотѣ.

Дѣло рукъ темныхъ силъ русскаго народа смѣшиваютъ съ проповѣдью любви и непротивленія, съ нѣжнымъ тонкимъ сердцемъ, жаждавшимъ счастья всѣхъ людей въ одной этой любви ...

————

103
СОДЕРЖАНІЕ.

стр.

I.
Его жена и моя мать
7

II.
Наша ближайшая родня
18

III.
Воспоминанія изъ эпохи моего ранняго дѣтства
29

IV.
Мои личныя отношенія съ отцомъ
36

V.
Друзья, гости, посѣтители и паломники Ясной Поляны
47

VI.
Какъ писались «Власть Тьмы», «Плоды Просвѣщенія» и «Живой Трупъ»
61

VII.
«Дьяволъ» и «Крейцерова Соната»
67

VIII.
Посѣщеніе Тургенева
74

IX.
Разговоръ о безсмертіи души
82

X.
Первые Толстовцы
89

XI.
Какъ сдѣлать всѣхъ людей счастливыми
96


————

Сноски
Сноски к стр. 8


*) Л. Н. Толстой писалъ Фету въ первое время женитьбы: «Я счастливъ, Фетушка! Такъ счастливъ, что это счастье не можетъ кончиться жизнью».

Сноски к стр. 42


*) Меня это удивляло, и я спрашивалъ, почему онъ не можетъ относиться ко мнѣ хорошо — даже при разности взглядовъ.

— Нѣтъ, я ужъ такой, я не могу — отвѣтилъ онъ м