..., «Закон насилия и закон любви» (1908), «Не могу молчать» (1908).
Главную свою задачу с начала 80-х гг. Толстой видел в том, чтобы понять «глубо-кий метафизический смысл учения Христа» [23: 423]. Здесь очень важно слово «метафи-зический». Человек, по мнению Толстого, должен раньше всего установить свое отноше-ние к бесконечному миру (или «первопричине»), иными словами, выбрать твердую почву, на которой можно строить здание жизни, – нравственность, науку, искусство. А после это-го, по словам писателя, нравственность будет сама следовать «из того или иного отно-шения к миру». В христианстве, считал Толстой, это отношение к миру зависит прежде всего от понимания, что такое Бог. Но понятие Бог для Толстого с ранних лет жизни было камнем преткновения, а ведь именно в него упиралось обоснование человеческой мора-ли. И многие годы, почти до самой смерти, он старался для себя прояснить это понятие.
Постепенно Толстой пришел к выводу, что Бог не Творец мира. Идея, что мир был создан из ничего в очень короткий срок, представлялась писателю, по его словам, «одним из самых путающих наши метафизические понятия суеверий» (1894 г.) [52: 131]. Но если не Творец, то кто? Или что? «Бог есть икс (х), – запись в дневнике в 1904 г., – но, хотя значе-ние икса неизвестно нам, без икса нельзя составить никакого уравнения. А жизнь есть ре-шение уравнений» [55: 98]. Для Толстого «решение уравнения жизни» есть нахождение ее смысла и построение собственной жизни в соответствии с этим смыслом. Но без Бога нельзя найти смысл, без него жизненная гармония разрушилась бы, как разрушается строение без фундамента. Потому и живет Фоканыч «для души», что «Бога помнит». Мину-ты сомнения в существовании Бога не раз бывали у Толстого, и они были для него очень тяжелы. Так, в 1903 г. он записывает в дневнике: «Как-то на днях ночью в постели стал ду-мать о жизни, и смысл жизни, и Бог перестали быть ясны, и нашел ужас сомнения. Стало жутко, сердце сжалось. Но продолжалось недолго. Главный ужас был в сомнении, что нельзя молиться, что никто не услышит и ничто не обязательно. Не страх смерти. А страх бессмысленности» [55: 198]. Толстому хотелось ощущать Бога как нечто близкое, такое, что может утешить его в трудную минуту и уверить в том, что жизнь имеет непреложный смысл. Такому Богу Толстой хотел молиться. Кстати, он и молился нередко (до конца своей жизни), т. к. потребность в молитве была заложена в нем с детства в религиозной семье.
Однако уже в Казани, где он (почти до 19 лет), его братья и сестра жили после смерти обоих родителей в семье родной тетки Юшковой, Толстой со свойственным ему рационализмом стал сомневаться в существовании такого Бога, которому можно было молиться. «…Я не признаю любви к Богу, потому что нельзя называть одним именем чув-ство, которое мы имеем к себе подобным или низшим существам, и чувства к высшему, не ограниченному ни в пространстве, ни во времени непостижимому существу» [46: 267], – записывает он в дневнике весной 1847 г. А в другой, более поздней дневниковой записи 1 февраля 1860 г. признается: «Машинально вспомнил молитву. Молиться кому? Что та-кое Бог, представляемый так ясно, что можно его просить, сообщаться с ним? Ежели я и представляю себе такого, то он теряет для меня всякое величие. Бог, которого можно просить и которому можно служить, есть проявление слабости ума. Тем-то он и Бог, что все его существо я не могу представить себе. Да он не существо. Он закон, сила» [48: 23].
Наибольшее количество материала, необходимого исследователю мировоззрения Толстого, безусловно, находится в дневниках писателя. Дневники же, зафиксировавшие работу мысли Толстого, его сомнения, поиски точных определений сложных понятий, по-пытки осмыслить самые глубинные основы человеческого бытия, полны противоречивых суждений: сегодня он записывает одну мысль, через несколько дней – противоположную ей. Но это противоречие кажущееся. Просто он поворачивает исследуемый предмет то од-ной стороной к себе, то другой, пытаясь понять всю его сложность, но, в конечном счете, вырабатывает для себя его более или менее точное определение. Поэтому вполне можно проследить путь развития представлений о мире Толстого-философа и в итоге предста-вить себе стройную систему его взглядов, которая сложилась у него к концу жизни.
Так, еще в молодости, как мы видели, писатель делает для себя вывод, что Бога нель-зя определять как «существо». И, однако, много позднее он все-таки не раз называет Бога этим словом. Но, оговоримся, – только в дневниковых записях, для себя. Из всех определений Бога, которые мы находим в записях Толстого (Всѐ, Целое, начало Всего и др.), единственное,
Суровцева М.Е. Л.Н. Толстой как религиозный философ 81
в котором он не сомневается и которое считает для себя верным, это определение Бога как нечто «непостижимое». Это подтверждает личный врач Толстого, последние 4 года жизни пи-сателя живший в Ясной Поляне и записывавший все его разговоры. Так, в 1908 г. (за два года до смерти Толстого) он записал слова писателя: «Познание Бога невозможно».
Толстой еще с юности отрицал человекоподобность Бога – религиозное представле-ние о человеке, созданном по образу и подобию Божьему, не было ему близко. Так, 13 июня 1904 г. он записал в дневнике: «Наш Бог страшно антропоморфичен, выдуман нами по нашим слабостям. Бог, тот, которого я не то что сознаю, не то что понимаю, а тот, существо-вание которого для меня неизбежно, хотя я ничего не могу знать про него, как то, что он есть, этот Бог для меня вечно непознаваемый. Я сознаю нечто вневременное, внепространствен-ное, внепричинное, но я никакого права не имею называть это Богом, т. е. в этой непростран-ственности, внепричинности видеть Бога и его сущность. Но начало этой сущности может и должно быть совсем иное и совершенно недоступное мне . Нет Бога, которого я могу просить о себе заботиться, который меня награждает и карает, но зато я не случайно явив-шееся по чьей-то прихоти существо, а я орган Бога. Он мне неизвестен, но мое назначение в нем не только известно мне, но моя причастность ему составляет непоколебимую основу моей жизни» [55: 51]. Эти слова говорят о том, что главным для Толстого было ощущать единство мира («я не случайно явившееся по чьей-то прихоти существо, а я орган Бога»). Человека Толстой представляет себе как одно из «делений» Бога, т. е. часть единого целого (одна из дневниковых записей отражает усилия писателя понять «что же такое этот Бог, т. е. вечное, бесконечное, всемогущее, сделавшееся смертным, ограниченным, слабым? Зачем Бог разделился сам в себе?»; «Все, что мы знаем, есть не что иное, как только такие же де-ления Бога» [53: 131]). Эту же мысль предельно лаконично и четко Толстой выразил в одной из самых последних своих записей за несколько дней до смерти: «Бог есть неограниченное все, человек есть лишь ограниченное проявление его» [58: 234].
Все эти высказывания свидетельствуют: для Толстого не было никаких сомнений в том, что человеческую жизнь определяет не сцепление случайностей, а некие закономерно-сти, управляющие живой и неживой природой и материальной и духовной стороной жизни человека, – все подчиняется одному и тому же закону. И закон этот – Бог (вспомним тут за-пись 18-летнего Толстого, что Бог – «закон, сила»), где Бог – скорее понятие философское, чем религиозное. Не случайно поэтому Толстой во второй половине своей жизни заинтере-совался древними восточными философиями: индийским буддизмом, китайским конфуциан-ством и даосизмом. Конечно, он искал в них прежде всего ответы на волновавшие его вопро-сы о смысле жизни, о назначении человека в мире, а буддизм и конфуцианство – каждое учение по-своему – на эти вопросы отвечали, потому что в основе своей были нравственны-ми учениями. Но Толстого интересовал и другой вопрос: откуда взялось в человеке прису-щее ему с рождения нравственное чувство, а также интуитивное понимание разницы между добром и злом. Наиболее полный ответ именно на этот вопрос он нашел в древнекитайском трактате «Дао-дэ-цзин», авторство которого китайская традиция приписывает полулегендар-ному мудрецу Лао-цзы. В этом трактате Толстой нашел подтверждение своим представле-ниям о том Боге, который жил в его душе, и о происхождении человеческой морали.
Название «Дао-дэ-цзин» на русский язык переводится как «Трактат о Дао и Дэ», где Дао и Дэ – два основополагающих понятия древнекитайской философии, без которых не-возможно понять картину мира в представлении древних китайцев. Эта картина оказалась очень близка представлениям Толстого о мироустройстве. Дао (буквально: Путь) – не Творец мира, это понятие трактуется как Начало и Двигатель Вселенной, как космический закон, приводящий в гармонию все, что существует, причем не только мир видимый, реальный, но и духовный мир человека. Дэ и есть этот мировой порядок, поэтому понятие Дэ переводится чаще всего как «мораль». Дао и Дэ в древнекитайской философии составляют единое целое, как содержание и форма. В Дао Толстой увидел аналог своему Богу, в Дэ – свою мораль с ее главным законом необходимости и неизбежности подчинения «воле Божьей».
Первое и главное в морали у Лао-цзы, на что Толстой обратил внимание, – это принцип, по-китайски называемый «у-вэй», что переводится, как правило, русским словом «недеяние», а в переводе Толстого – «неделание». «Недеяние» – первый и главный принцип человеческого поведения в китайской морали – чрезвычайно заинтересовал Толстого как необходимая и неизбежная основа всех человеческих поступков, порожден-
82 Вестник ЦМО МГУ, 2009, № 3. Литературоведение
ная самим мироустройством. Заинтересовало и то, что «недеяние» у Лао-цзы вытекает из понимания Дао как всеобщего космического закона – самой естественности природы, – который нельзя нарушить, не нарушив свою собственную человеческую природу, подчи-няющуюся Дао. В толстовской философии идея недеяния выступает как принцип непро-тивления злу насилием, близкий христианскому нравственному учению.
Вторая главная ценность толстовской морали (любовь) непосредственно вытекает из ненасилия. Любовь есть антипод насилия и синоним ненасилия. Поэтому закон ненаси-лия и есть закон любви. Любовь к людям, уверен Толстой, присуща человеку изначально, т. к. она является одним из проявлений Бога в человеке: это Божественная, духовная чело-веческая ипостась в отличие от биологической. «Все люди живут одним и тем же духом, но разъединены в этой жизни своими телами. Если люди понимают это, то стремятся к соеди-нению друг с другом» [37: 231]. Соединяются же люди с помощью любви через Бога.
По мысли Толстого, человек связан с Богом, т. к. в каждом есть Божественная час-тица. «Душа человеческая, – пишет Толстой в книге «Путь жизни», – будучи отделена те-лом от Бога и душ других существ, стремится к соединению с тем, от чего она отделена. Соединяется душа с Богом все большим и большим сознанием в себе Бога, с душами же других существ – все большим и большим проявлением любви». «Сойтись по-настоящему могут люди только в Боге. Для того, чтобы людям сойтись, им не нужно идти навстречу друг к другу, а нужно всем идти к Богу» [45: 74]. Связь с Богом в христианстве осуществляется, по Толстому, через нравственное учение Христа. Бог же – метафизиче-ское обоснование этого учения. Именно его присутствие в мире делает неизбежным, не-обходимым существование нравственного закона в душе человека.
Когда-то в далекой молодости Толстой высказал в дневнике потрясающее предви-дение; эта запись от 2, 3, 4 марта 1855 г. хорошо известна: «Вчера разговор о Божествен-ном, вере навел меня на великую, громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта – основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, не обе-щающей будущего блаженства, но дающей блаженство на земле» [47: 37]. Тут высказана целая программа, обрисованы черты будущей «новой религии» – именно эту программу Толстой осуществил к концу жизни. Его религиозное мировоззрение было достаточно четко сформулировано в «Ответе Синоду»: «То, что я отрицаю непонятную Троицу и басню о па-дении первого человека, историю о Боге, родившемся от Девы, искупляющем род челове-ческий, то это совершенно справедливо. Бога же Духа, Бога-любовь, единого Бога – начало всего, не только не отвергаю, но ничего не признаю действительно существующим, кроме Бога, и весь смысл жизни вижу в исполнении воли Бога, выраженной в христианском уче-нии». «Воля Бога, – говорит далее Толстой, – яснее и понятнее всего выражена в учении человека Христа, которого понимать Богом и которому молиться считаю величайшим ко-щунством. Верю в то, что истинное благо человека в исполнении воли Бога, воля же его в том, чтобы люди любили друг друга . Верю в то, что смысл жизни человека поэтому только в увеличении в себе любви, что это увеличение любви ведет отдельного человека все к большему и большему благу , содействует установлению в мире Царства Божия, т. е. такого строя жизни, при котором царствующие раздор, обман и насилие будут замене-ны свободным согласием, правдой и братской любовью между собою» [34: 248].
TOLSTOY AS A RELIGIOUS PHILOSOPHER
Sourovtseva M.E.
Moscow
The article places the consideration of the main ideas of Tolstoy’s religious philosophy: the idea of two world unity in it’s development and constant striving for harmony as well as the concept of the God as a universal world law – the source and stimulator of harmony in the material and the spiritual world of a human being.
Key words: God, harmony, world unity, “non deed”, love, the kingdom of God