И. И. ГОРБУНОВ-ПОСАДОВ.

 

О моих учителях и товарищах по работе.

 

Солнце моей жизни склоняется все ниже, и хочется, пока жив, хотя вкратце сказать о моих дорогих учителях и товарищах по работе.

Недавно я набросал несколько тетрадок воспоминаний о них. Здесь, за недостатком места, помещается лишь краткое из них извлечение. Но я рад, что могу, хотя в самых немногих словах, выразить мою любовь и бесконечную благодарность тем, кто помог мне найти тот путь жизни, на котором я мог послужить братьям-людям, и тем друзьям, кто с любовью работал и помогал мне в том деле, которому я отдал всего себя.

 

—————

 

Первым учителем моим была сама жизнь, рано раскрывшая мне столько горя человеческого и жестокости, показавшая такое попрание души человеческой, — рано остро почуянное мною с детства. А потом великими учителями были больше всего писатели-человеколюбцы. Иногда какая-нибудь одна книга, иногда даже какая-нибудь одна страница такого писателя помогали юной душе строиться в направлении любви к человеку, страданья о его страданиях, негодованьи и ненависти к насилию и угнетению.

Рано огромное действие произвела на меня «Хижина дяди Тома» — эта пламенная проповедь против угнетения. Это — знаменитая книга, но не менее значительное, навсегда врезавшееся мне в душу впечатление произвел на меня небольшой рассказ «Трубадур» совсем неизвестного автора. Средние века. Дикий деспот граф, свирепствующий над своими подданными. В его замок является молодой трубадур, который в песне своей отважно прямо в лицо жестокому народному тирану обличает все его насилья над народом. За это смелый певец брошен в подземную темницу замка. Оттуда он выходит через несколько лет совершенно разбитым, бессильным человеком. Но певец сделал великое дело — он осветил огнем правды тьму рабства и угнетения».

Этот рассказ, появившийся в «Детском чтении», несомненно был одним из семян, оплодотворивших мою душу, и я был так рад, когда мог, через 30 лет после того, напечатать этот рассказ в десятках тысяч экземпляров для народа и отблагодарить автора за то, что он дал моей душе. Читатель, наверно, не найдет в этом рассказе силы, и яркости, но для меня он сделал большое дело. Никогда не забуду, как трепетало мое сердце над его страницами.

Первым моим большим идейным учителем после авторов «Хижины» и «Трубадура» был, помнится мне, Шиллер. На меня производили очень сильное впечатление его «Разбойники», «Телль», «Фиеско», воодушевлявшие любовью к свободе, ненавистью ко всякой тирании, героизмом священной борьбы за освобождение. Еще мальчиком, покупая листы с изображением действующих лиц Шиллеровских трагедий, я вырезал и наклеивал их на картон и с великим одушевлением изображал эти трагедии на сцене своего детского театрика, декламируя вдохновенные Шиллеровскне строки.

Это было еще в моем детстве. В отрочестве моем моими учителями явились Достоевский и Некрасов.

Достоевский, среди моих юных переживаний, неясных порывов, захватил меня своим глубочайшим прочувствованием трагедии великого человеческого страдания, великого падения и воскресения человеческой души, великою болью за униженных и оскорбленных, пламенем великого сострадания. «Сострадание есть главнейший и, может-быть, единственный закон бытия человечества» — писал Достоевский, и, под влиянием его глубоко охватывавших сердце болью и любовью страниц, поднималась жажда какого-то большого служения, подвига.

Достоевский (с Гоголем) рано помог развитию во мне интереса, уважения к самой жалкой человеческой жизни. Он показал, что даже через жизнь такой «человеческой вши», как старуха-ростовщица в «Преступлении и наказании», нельзя переступить, нельзя раздавить ее, не поругав самого основного закона — святости человеческой жизни.

Впоследствии же его идея очищения жизни огнем великой душевной борьбы так совпала с моими собственными душевными страданиями и душевной борьбой.

Работать для угнетаемых и попранных, для кого, какую работу — я не знал, но только душа ширилась, крылья выростали и бились за спиной, и душа рвалась куда-то, к какому-то неведомому заветному делу, служению. И до муки напрягалась душевная боль в юных исканиях.

 

—————

 

Некрасов приблизил меня первый раз к тому трудовому народу, работе для которого я впоследствии всецело отдался. Став в 15 лет счастливым обладателем его сочинений, я жадно читал и перечитывал их бесчисленное число раз, всегда волнуясь над его строками, находя в них глубокое созвучие с моими душевными влечениями.

Своей поэзией, призывавшей на борьбу за униженных и обиженных, Некрасов сделал для меня большое дело, за которое я до могилы буду ему благодарен: он помог мне почувствовать жизнь и душу того трудового народа, на котором держится вся жизнь мира, но особенно того крестьянства, которое, само вечно недоедая, вскормило всех нас, и которому я был, как все мы, бесконечно обязан.

Симпатии к рабочему народу и некоторое знание жизни рабочего люда были у меня с детства: ранние годы мои прошли около завода в дружбе с детьми рабочих, и потом юношей я товарищески общался с рабочими; но деревни я за стенами Петербурга не знал. Некрасов первый раскрыл мне жизнь и душу деревенского народа, его невольные темные стороны, обусловленные вековым рабством и все продолжавшимся угнетением, и скрытую в глубине души народной душевную красоту. Некрасов первый раскрыл мне современное угнетение крестьянства под новыми личинами, все его вековечное горе, всю его глубокую неисходную нужду, все его мучения в рабстве солдатчины.

Некрасов, думается мне, способствовал и развитию во мне, пока я еще не пожил в деревне, особой симпатии к крестьянским ребятам, о которых он писал с нежной любовью.

И юное сердце мое рвалось к какому-то делу для этого обойденного, обездоленного народа. Но что я-то мог делать для него? Чем мог мечтать быть полезным ему я, городской юноша, не умевший даже отличить рожь от пшеницы и плохо понимавший значение навоза, вывезенного в поле? Но стремление чем-нибудь, как-нибудь послужить этому народу с тех пор горело во мне неугасимым огнем. Некрасовское «Иди к униженным, иди к обиженным... где горе слышится, где тяжко дышится...» звучало с тех пор неисходно в моей душе.

Глубокие симпатии, глубокий интерес к трудовому народу все росли и усиливались во мне. С 18 лет я жадно поглощал книги о трудящихся, особенно о крестьянах, (о рабочих тогда писалось еще мало) — и художественные произведения и статьи об общем положении крестьянства и по истории его, об экономическом положении деревни, о религиозных движениях в народе и т. д. Я жадно проглатывал основанные Некрасовым же и руководимые тогда Щедриным «Отечественные Записки», отводившие так много места статьям о народе, и доставал отдельные монографии, легальные и нелегальные. Особое значение имели для меня полу-художественные, полу-публицистические статьи Глеба Успенского, — этого человека удивительной души, болевшего о народе, терзавшегося его недугами, вечно горевшего заботой о народе и сгоревшего душою, психически заболев в трагедию голодного 1891 года.

Я знаю, что в произведениях Успенского, не среди деревень выросшего, были погрешности в описаниях деревенской жизни, были неточности, преувеличения, как были неверные мелодраматические, искусственные, преувеличенные ноты и в поэзии Некрасова, — что правы были те, кто находил в них это. Пусть так, но мне-то они оба столько дали, но я-то так бесконечно им благодарен! И не я один, а, вероятно, тысячи таких, как я, юношей русских, которых они увлекли на служение и борьбу вплоть, порою, до смерти в оковах или на эшафотах.

Некрасова я не видал ни живым, ни мертвым. Достоевского увидал только в гробу. С Успенским виделся в юности несколько раз и счастлив тем, что его видел, как счастлив тем, что лично знавал другого скорбного и светлого ангела русской литературы — Всеволода Гаршина, которого, полная величайшей любви к человеку, единственная книга рассказов для меня всегда останется одной из лучших книг человечества. Счастлив я был еще и тем, что так близко знал чудесного, искреннего, необыкновенно родственно созвучного мне своей душой и поэзией, милого Надсона, дружба которого озарила своим светлым сиянием начало моей молодости и исчезла с его жизнью, как светлый метеор.

Он и Гаршин много дали моему сердцу.

Я совсем юным вступил в литературную среду. Писал и, за редкими исключениями, рвал написанное, и почти ничего не печатал. Причинами этого были и моя малоодаренность, и всегдашнее сомнение в своих силах, и то, особенно, что сама литературная работа в конце концов меня не удовлетворяла. Душа просила чего-то другого, а этого другого не было.

Во мне шел процесс глубоких исканий, доходивший до тяжелых страданий. На 20-м году я переживал очень тяжелые душевные муки. Кругом торжествовала сила штыка и золота. Боровшиеся с нею одиноко и бессильно (так мне казалось в те дни) погибали. Я видел в мире одно зло, которое торжествовало надо всем в жизни и, казалось, будет торжествовать вечно. Человеческая жизнь представлялась мне игрушкой слепых или злобных сил. В человеке господствуют животные стихии. Физическая сила, корысть, взаимная ненависть распоряжаются миром, и борьба с ними кончается поражением, потому что в человеке, в человечестве, нет той высшей мощи, которая в состоянии их победить. Жизнь казалась мне сплошным царством мрака и зла.

Я встретил тогда в мировой литературе созвучный вопль души, которая так же страдала, как и я. Это была поэзия французской поэтессы Луизы Аккерман, глубокой, последовательной пессимистки: потрясающий крик души над бездной слепой жестокости бытия, за кошмаром которого для нее скрывалось ничто, или какие-то злые, надругающиеся над человечеством силы. Я перевел тогда почти всю ее книгу. (Все это погибло во время одного из обысков, вместе с песнями моей юности). Но успокоиться на поэтическом и философском принятии пессимизма я не мог. В душе шла разрывавшая ее драма. Вырисовывавшиеся в юных моих устремлениях дорогие идеалы жизни исчезали, но жизнь без них была невыносима. Почва жизни колебалась под моими ногами. Я мучительно страдал, не находя исхода. Какая-то черная бездна все глубже открывалась передо мною. Я задыхался душевно. И Бог знает, что было бы со мною...

В это время ко мне с братской спасительной помощью пришел Лев Толстой в своих новых творениях, — Толстой, который сам, не очень задолго перед этим, в середине своей такой большой по переживаниям жизни, перестрадал в огромном масштабе то, что я пережил по-своему своей юной душой. Толстой помог мне выбраться из мрачного лабиринта мучительных исканий и безысходности. Истина, к которой он пришел и которую с такой силой развил, навсегда озарила мою жизнь. Это не было приятием чужих слов, чужого внушения, хотя бы великого гения. Толстой ключем своего выстраданного слова открыл мне главным образом мою собственную душу, ее собственный голос. Во мне точно щелкнул и вдруг открылся захлопнувшийся душевный затвор, и свет хлынул из глубины души и навсегда загорелся во мне и вокруг меня. И все вокруг и впереди меня стало мне ясно. Толстой помог мне осознать в себе и во всех братьях людях и во всем мире высшее начало, высшую душу (как называет это Эмерсон), высший свет жизни. Свет прорвал и рассеял отравленные туманы, забивавшие душу.

В том учении истины, которое развивалось Толстым, я увидел самое полнейшее выражение с юности столь дорогих для меня идеалов братства, свободы, равенства, провозглашение величайшего уважения ко всякой человеческой личности (и ко всему живому) и вытекавшее из него последовательнейшее отрицание столь ненавидимого мною с детства всякого насилия человека над человеком. Я увидал вернейший путь распространения истины словом и делом любви, неучастием и неповиновением злу, — истинный путь борьбы для уничтожении всякого насилия, всякой, во всех ее формах, деспотии в мире. Я увидал единый путь уничтожения всех войн, всех разделений на касты, классы, государства, делавших из братьев-людей врагов-зверей.

Мое сердце радостно наполнилось сознанием той истины, в осуществлении которой был путь и выход из страданий для каждого человека и всего человечества. Передо мной было учение, которое одной из основ своих, на ряду с воплощением любви, ставило осуществление высшей справедливости через исполнение каждым закона труда своими руками, указывало, что никто не может строить свою жизнь на чужом труде. Это учение проповедывало истинное освобождение человека и освобождение земли от порабощения земельными монополистами, что открывало доступ к земле всем трудящимся. В этом учении я увидал выход из всеобщего порабощения и эксплоатации, выход из того духовного, социального, государственного рабства, которое не прекращалось в мире, принимая только новые и новые формы.

Но Толстой не только помог мне увидать истину во всей ее полноте. Он помог мне найти и ту именно работу в жизни, которой я мог бы деятельно послужить братьям-людям. Его религия не была религией отвлеченной любви, — это была религия живого служения братьям-людям, в котором и для меня скоро нашлась работа.

Из великой любви и заботы Толстого о трудовом народе, на хребте которого строилась вся наша жизнь, из сознания глубокой обязанности перед ним, вытекло и создание литературы для насыщения жаждавшей и ничего не получавшей народной души, народного ума, — дело, которому Толстой отдался тогда со всей силой своей любви, своего гения, своего увлечения.

Это дело, которое он создавал и горячо пропагандировал, глубоко привлекло и захватило меня. Я нашел в нем возможность осуществления моего давнего стремления служить обделенным.

Толстой вложил в основание «Посредника» так много своей души. Он создал для него столько своих удивительных творений, которые с таким восторгом воспринимались народными читателями. Это было великое событие: душа великого художника-пророка с благоговением создавала чудесные страницы для души народа, при чем ряд сюжетов и столько красок для них Толстой черпал из творчества этого самого народа, преображая их в свои великие сказания и легенды, имеющие одинаковый успех у всех народов мира.

Толстой сам говорил для обойденного трудового народа и заражал этим и призывал к этому других. За ним двинулись по этому пути и дали свои прекрасные вклады в «Посредник» такие писатели, как Гаршин, Лесков, Эртель и др.

Сначала я и не помышлял писать для «Посредника». Писать для великой народной аудитории — это было для меня страшной смелостью. Я отдался весь распространению этой литературы и, став книгоношей «Посредника», понес дорогие мне книжки, листки и картины по Петербургским фабрикам и заводам, по пригородным деревням, на пароходы среди крестьян-богомольцев и т. д. Потом я осмелел и стал сам кое-что писать для сборников «Посредника». Из работника в его складе я стал таким образом сотрудником редакции и с тех пор так близко соприкоснулся с работою Льва Николаевича для «Посредника».

Мне было дорого и глубоко поучительно видеть, как заботился Лев Николаевич о разностороннем удовлетворении нужд народного читателя: воодушевляя других к работе для разных сторон народной литературы, сам он писал для народа и рассказы, и сказки, и драматические произведения, стремясь положить основание здоровому народному театру, составлял новую грошовую азбучку, заботился о календаре народном, писал для него работы на каждый месяц, где касался и духовной и общественной и сельско-хозяйственной крестьянской жизни, писал тексты и к народным картинам и к листкам о пьянстве и т. д. и т. д. В первое мое с ним свиданье он передал мне для нашей редакции просмотренную им «Жизнь мудреца Будды» и те советы «Об уходе за малыми детьми», для которых он рукою, писавшей «Войну и мир», написал сильнейшую страницу о губительнице детей — жеванной соске, так как спасение крестьянских и рабочих детей, от нее погибающих, было для него никак не менее важно, чем писание гениальнейшего произведения.

Я застал конец первого периода великой работы Льва Н-ча в «Посреднике». Потом настали цензурные гонения — запрещение его народных рассказов, и он, к горю нашему, почти совсем перестал писать для народного отдела.

Но связь его (и самая тесная) с «Посредником» никогда не прерывалась. Лев Николаевич принимал в «Посреднике» живое участие, выбирал, указывал, редактировал некоторые из изданий, и для нового, так называемого отдела для интеллигентных читателей дал в последующие годы много своих работ: замечательных предисловий, статей по разным вопросам и т. д.

Но снова с огромною силою закипела общая со Львом Николаевичем работа «Посредника» после революции 1905 года, когда наше издательство одно из первых стало осуществлять свободное печатанье, и мы стали издавать запретные произведения Льва Николаевича (я никогда и мечтать не мог, что буду печатать их в царской России): прежние и новые произведения самой пламенной, самой независимой, самой свободной в мире Толстовской мысли и творения его предшественников и соратников: — Хельчицкого, Баллу, Бондарева и других. Это было великой радостью для нас и глубоко радостно самому Льву Николаевичу.

Лев Николаевич издал тогда через «Посредник», в течение последних пяти лет своей жизни, такие новые, большие свои работы, как «Круг Чтении», «Путь жизни», и столько меньших — («Учение Христа», «О значении русской революции» и др.) и, наконец, вновь просмотренный им гигантский труд свой «Исследование и соединение евангелий», на который вскоре царские палачи наложили свою руку.

Изумительна была работоспособность этого восьмидесятилетнего старика. Работа кипела. Наш великий сотрудник слал нам свои новые и новые страницы, а наша издательская машина печатала и разбрасывала искры его идей и чувств, готовивших духовный переворот в России.

Силе слова своего Толстой был обязан не только тому, что он был гений, но и тому, что он был великий работник, напряженно как никто, работавший над своим словом, чтобы мысль его или образ были выражены с наивысшей силою, глубиною и простотою.

Не могу не сказать, в связи с этим, об одной особенно трогательной для меня черте нашего великого руководителя и сотрудника: о его чрезвычайной скромности. Ему я мог позволить себе писать на гранках корректур его последнего труда «Путь жизни» такие замечания, как «неясно», «невразумительно», «желательно проще», потому что я знал, что заветной мечтой Льва Н-ча было то, чтобы мысли его были совершенно доступны каждому члену великой семьи народной. И то, что я не решился бы написать на корректуре другому известному писателю, рискуя вызвать его гнев, я мог писать величайшему гению мира, потому что знал, что для него выше всего — благо братьев людей и особенно самой обойденной, слабограмотной их части.

Лев Николаевич сердечно любил дело «Посредника» и до конца своей жизни не оставлял нас своими советами, указаниями, материалами для издания. Он радовался всему ценному для него в наших изданиях и строго обличал нам наши огрехи, наши ошибки. Он любил получать наши новые книжки, любил раздавать их. В его кабинете были столик и полочка над ним для книг, предназначавшихся к раздаче, — и это были почти сплошь издания «Посредника». Когда начались с 1906 года конфискации наших книг цензурою, уничтожение их судами, у Льва Николаевича в саду около дома в маленьком павильончике был устроен склад славшихся нами ему спасенных от рук полиции экземпляров конфискованных изданий или таких, за которых мы имели основание опасаться, что они будут конфискованы.

Всегда бесконечно мне радостное, всегда поднимавшее, вдохновлявшее, придававшее мне новые силы, общение со Львом Николаевичем в нашей общей работе для «Посредника» продолжалось до самых последних дней его жизни. В последний мой приезд в Ясную Поляну 18-го октября 1910 г. я привозил ему корректуру двух книжек «Пути жизни», которые он тогда просмотрел. Еще две корректуры «Пути жизни» я привез ему в Астапово 3-го ноября. Он не мог уже прочесть их. Но даже в последней беседе со мною за 3 дня до смерти он говорил ослабевшим голосом с любовью о наших книжечках, — особенно об очень дорогой для него начатой им с нами серии книжек о величайших религиях мира.

Так много хотелось бы сказать о Льве Николаевиче, — сказать хотя бы, например, о его любовном внимании к стольким нашим сотрудникам, которых он окрылял в работе, а, главное, о том, как оказывал он многим из них такую поддержку в нужде и беде. Но приходится ограничиться пока только этими строками о бесконечно дорогом моем учителе и старшем товарище по труду, работа с которым была великим счастьем моей жизни.

Все трое первых соработников «Посредника» — Толстой, Чертков, Бирюков были сначала военными: Толстой был артиллеристом, Чертков — кавалеристом, Бирюков — морским офицером. И все трое после своего духовного переворота стали самыми горячими противниками всякого насилия и войны. Вот почему в числе самых первых книжек «Посредника» были изданы такие сильные книжки для борьбы в народном сознании с величайшим злом человечества — милитаризмом, как «Иван Дурак» Толстого, «Четыре дня» Гаршина, которые были вскоре запрещены властями, также как и «Емельян — пустой барабан» Толстого, который должен был появиться в нашем издательстве в виде книжки и в виде народной картины, но совсем не увидел тогда света.

Владимир Григорьевич Чертков, как и Толстой, происходил из так называемых высших кругов аристократии. Он был сын генерал-ад"ютанта, одного из архиспециалистов военного зела, и сам стал офицером конногвардейского полка. Но в этом офицере—богаче—аристократе шла глубокая духовная работа, которая привела его к убеждению, что военная служба несовместима с его религиозной совестью. Он вышел в отставку, и, уехав в имение отца, занялся общественной деятельностью: школами и больницами. В 1883 г. он познакомился с учением Толстого, так совпавшим с его собственной духовной работой, и с этих пор началась их дружба и долголетняя общая работа.

Лев Николаевич нашел в Черткове самого деятельного товарища для осуществления охватившей его идеи народного издательства, — прекрасного, талантливого редактора и энергичного организатора, нащупавшего со Львом Николаевичем такой верный практический подход к делу чрез использование лубочного рынка и создавшего с ним тот тип книжек, который имел такой успех в народе.

Кроме большой своей редакторской работы над деятельно готовившимися книжками «Посредника», Чертков написал несколько прекрасных книг: «Жизнь и учение Эпиктета», «Жизнь одна», «Злая забава» и др.

Особенной, специальной заботой Черткова было удовлетворение художественной потребности народа: он очень заботился о хорошей картинке на народную книжку и о хорошей народной картине для борьбы с безобразным, порою, лубком. Находясь в дружеских отношениях с идейнейшими художниками того времени, Чертков привлек нескольких из них к рисованию иллюстраций на обложки книжек «Посредника».

Вместе со Львом Николаевичем он задумал серию народных картин, которые писались бы большими мастерами, с текстами Толстого и других. Несколько изданных тогда «Посредником» таких картин были написаны гениальным художником нашим Ильей Ефимовичем Репиным, всей душою всегда откликавшимся на призыв «Посредника». Это были картины в красках. Впоследствии же, не покидавший своей идеи дать народу снимки с лучших произведений нашей живописи, Чертков любовно подготовил и издал в «Посреднике» серию черных снимков с прекрасных идейных картин Репина, Ярошенко, Савицкого, Мясоедова, Максимова и других.

Сдав впоследствии работу по делу народных изданий на руки своей жены, а затем мои, Чертков организовал новую отрасль «Посредника», расширившую наше дело: так называемый отдел для интеллигентных читателей, где решено было печатать все то из наших материалов, что было более трудно по изложению. Новая горячая работа пошла в этом направлении у Черткова, и в непродолжительном времени вышло много значительных книг по вопросам, нам близким: избранных произведений беллетристики, говоривших о важнейших вопросах жизни и проникнутых гуманизмом, книг по философии и религии, по вегетарианству, половому вопросу и т. д.

С 1893 года Чертков отошел от работы в «Посреднике» и всецело посвятил себя содействию Льву Николаевичу в общей его работе. Высланный в 1897 году за границу за протест против гонения на духоборов, он создал в Англии издательство (на русском и английском языках) запрещенных в России произведений Льва Николаевича и вообще литературы в духе жизнепонимания Толстого.

Вернувшись, после первой революции, в Россию, он продолжал общую свою с Толстым работу. После смерти Толстого, Чертков, согласно воле Льва Николаевича, приступил к подготовлению к печати всех неизданных его произведений.

Под его редакцией были изданы А. Л. Толстой 3 тома посмертных сочинений Льва Николаевича. В настоящее время под его руководством подготовляется к печати огромное собрание дневников, писем и других неизданных писаний Толстого, а также многотомный замечательный Свод мыслей Толстого из всего, когда-либо им написанного.

Я не буду касаться здесь других сторон многосторонней деятельности Черткова, которая имела и имеет такое большое значение в истории движения, связанного с именем Толстого.

Примкнувший в самом начале «Посредника» к работе Толстого и Черткова третий товарищ — Павел Иванович Бирюков, покинул развертывавшуюся перед ним военно-ученую морскую карьеру для того, чтобы отдаться делу «Посредника» и вообще жизни по новым своим убеждениям. Бирюков принял самое живое участие в «Посреднике». Он деятельно вел сношения с составителями книг и заведывал книжным складом «Посредника» на Дворянской улице на Петербургской стороне. К нему туда впервые явился я в 1885 году с бьющимся от волнения сердцем, благоговея пред тем делом, которое делалось там (никогда не забуду висевшего там портрета тогдашнего Толстого со скрещенными на груди руками и пронзавшим душу взором, — пронзавшим и звавшим!).

Бирюков и сам деятельно сотрудничал в издательстве: будучи человеком особенно ясного, философского ума, он, главным образом, работал в отделе «мудрецов», для которого он составил прекрасную книжку «Жизнь и учение Диогена».

Весь горя идеями Толстого, являясь постоянною живою связью с ним, Бирюков сделался подвижным центром распространения учения Толстого. По его почину и при его постоянной заботе, в Петербурге, а потом в Москве сложились незабвенные для меня четверги Посредника, где ищущая молодежь разных радикальных течений мысли сходилась для братского обсуждения основных проблем жизни.

Уехав в начале 90-х годов в деревню, Бирюков замялся там земледельческой работой, а потом деятельно работал со Львом Николаевичем на голоде. В 1892 году мы с ним снова сошлись в Москве, когда он стал на несколько лет во главе нашего дела. (Я же вел отдел народных изданий). В 1897 г. Павел Иванович решил снова уехать в деревню, но в это время он был выслан вместе с Чертковым и Трегубовым за их общий протест против преследований духоборов. Поселившись в Швейцарии, он издавал журнал «Свободная мысль» и написал изданную нами книгу «Духоборы», содержавшую изложение их учения и историю духоборчества, с особенно подробным изложением провозглашенных духоборами и выполняемых ими в жизни принципов всемирного братства, практического совершенного отрицания всякого насилия в жизни и осуществления на деле основ в полном смысле братской жизни, уничтожения частной собственности и т. д., в чем на духоборов оказал такое влияние и поддержку Л. Н. Толстой.

Находясь все время в переписке со Львом Николаевичем, Бирюков заграницей же начал свою обширную биографию Толстого, для которой Лев Николаевич написал ряд своих воспоминаний. Первые два тома биографии были изданы «Посредником», 3-й и 4-й тома появились в последние годы в издании Госиздата. Это была большая работа любви, впервые воссоздавшая перед человечеством во весь рост образ великого творца и пророка.

Четвертым товарищем, пришедшим отдать «Посреднику» свои симпатии и свой труд, была Анна Константиновна Черткова. Есть известная историческая картина Ярошенко «Курсистка»: скромно, бедно одетая девушка в черной шапочке, идущая с пачкой книг под мышкой, — худенькая фигурка, дышащая энергией борьба за знание и дорогие идеи. — Одна из тех, которые живут своей идеей и умирают за нее. — Оригиналом для этой картины послужила курсистка А. К. Дитерихс, которая покинула потом курсы, чтобы отдаться делу «Посредника». Приняв самое горячее участие в работе «Посредника», она, выйдя замуж за В. Г. Черткова и уехав с ним в деревню, много работала там над подготовлением новых и новых народных изданий. Много произведений прошло через ее талантливое редакторство, и сама она составила несколько очень хороших книжек для взрослых читателей и ряд милых рассказов для детей.

И в серии для интеллигентных читателей Анна Константиновна проделала огромную работу по выбору материала для изданий и по редактированию их.

А. К. была таким чутким, даровитым, одушевленным товарищем по работе, рядом с которым мне так хорошо было начинать свой редакторский труд.

Впоследствии нами были изданы в «Библиотеке свободного воспитания» ее «Воспоминания детства», — лучшие, по моему, воспоминания детства после книг Толстого и Аксакова.

Последовав за мужем в заграничное изгнание, работая с ним всегда в одну душу, А. К. вся отдалась там ведению их русско-английского издательства и журнала «Свободное Слово», а по возвращению в Россию, особенно после кончины Льва Н., деятельнейшей работе над подготовкой к печати неизданных писаний Льва Н. Мы все бесконечно обязаны ей уже хотя бы за одну лишь замечательную ее работу над дневниками Толстого.

Упомяну еще об одной стороне творчества Анны Константиновны: будучи талантливой музыкантшей (пение), она создала много прекрасных детских песен и гимнов братства и свободы, которые с таким воодушевлением поются свободно-религиозными людьми.

Тяжелые болезнь и горе, надломившие ее здоровье, нисколько не сломили духа этой первой сотрудницы «Посредника». — И до сих пор, вместе с мужем, стоит Анна Константиновна в центре движения, связанного с делом Толстого, и ведет многие годы большую общественную работу.

 

—————

 

А. К. Черткова была первой из той группы женщин—сотрудниц «Посредника», которые столько сделали для нашего общего дела. С горячей, беспредельной благодарностью вспоминаю я всю огромную работу этих товарищей-женщин, полных глубокой жажды служить народу. Только благодаря этим беззаветно преданным народному делу работницам, наша маленькая редакционная кучка могла вывозить большой, тяжелый, сложный воз нашего все разраставшегося дела.

Через 10 лет после начала издательства пришли на помощь ему два товарища-женщины, которые отдали «Посреднику» все свои силы и бесконечно много для него сделали. Это были В. И. Лукьянская и Е. Е. Горбунова.

Вера Ипполитовна Лукьянская пришла в редакцию «Посредника» в 1894 году со своими рассказами, проработанными ею с крестьянскими детьми, и предложила мне делать для «Посредника» всякую работу, какую только сможет делать. И с тех пор она отдалась нашему делу всей душой и работала с величайшей любовью все, что приходилось.

Невозможно было бы перечислить все литературные работы В. И. Она откликалась на все наши задания, устремления, на какие только в силах была откликнуться.

Одной из наших главных задач было ознакомление народных читателей с произведениями лучших мировых писателей. И Вера И. сделала несколько очень хороших изложений Шекспира, Диккенса, Эркмана-Шатриана и других. Моей мечтой было создание для народа живых и правдивых книг по истории, которые могли бы дать матерьял для работы мысли массовому читателю, помочь начинающему народному читателю в истинной оценке важнейших явлений всемирной жизни, — таких книг по истории, которые говорили бы правду, освещали бы историю с точки зрения народной жизни и интересов народа, а не отдельных распоряжавшихся им лиц, изображая насилия и войны не великими делами, как обычно их изображали, а тем, чем они были в действительности — делами насилия и человекоубийства, и показывая в истинном свете великих насильников и истребителей человечества. Кроме того, в такой истории большое место (никак не меньшее, чем внешним явлениям, войнам и т. п.), должно было быть отведено высшим явлениям духовной жизни народа, — жизни и учению мудрецов, искателей истины и т. д.

Дать такие книги по русской истории было совершенно невозможно по цензурным условиям. Возможны были попытки лишь из всеобщей истории. И вот В. И. Лукьянская составила прекрасную историю греческого народа, создав именно то, что мне хотелось. Этой книгой своей она дала образец того, как должна писаться правдивая история для приступающего к чтению народного читателя, массового читателя, нуждающегося в здоровой умственной пище, а не в той лжи, которая подносилась в учебниках и популярных брошюрах.

Вера Ипполитовна особенно сочувствовала нашей серии «Борьба с пьянством» и составила для нее несколько очень жизненных книжек.

Глубоко любя детей, она много работала для них: она помогала мне в переработке сборничков «Малым ребятам», разошедшихся в миллионах экземпляров среди детей деревни и городского пролетариата. Вместе с Е. Е. Горбуновой составила она большую серию книжек для малышей с картинками в красках, с которыми мы двинулись на борьбу с такими же заманчивыми книжками детского рынка, где глупость, пошлость и нелепость считались необходимыми свойствами книжек для малышей. Вместе с Е. Е. Горбуновой написала она и ряд задушевных рассказов к двум книгам, иллюстрированным прекрасными силуетами Е. М. Бем.

Но самою большою работою, незаменимою до сих пор ничем, была ее работа «Друг животных». Мною была задумана гуманитарная трилогия для детей: «Друг растений», «Друг животных» и «Друг человека». Я собрал для них большой материал, но все не мог отдаться этой работе так, как хотелось бы. Вера И. пришла мне на помощь в создании первой части «Друга животных», а потом (начиная со второй части) уже самостоятельно составила ряд превосходных книг гуманитарно-зоологической хрестоматии.

Работы В. И. Лукьянской для «Посредника» не перечесть. Самая дорогая черта была в ней та, что она с одинаковым вниманием и любовью делала всякую работу для издательства, какая только нужна была делу, начиная с просмотра рукописей, присылаемых в редакцию, редактирования их для издания и кончая составлением об"явлений о наших изданиях на обложки издаваемых нами книжек, что было дорого ей, как пропаганда наших изданий.

 

—————

 

Трудно писать о своей жене, но было бы глубокой несправедливостью и ложной скромностью не сказать должного о работе той, которая вложила столько сил в работу нашего издательства, разрываясь душою между воспитанием своих детей, издательством, удовлетворением запросов жизни стольких стучавшихся в нашу дверь людей, общественной педагогической работой и т. д. Работа Елены Евгениевны Горбуновой-Посадовой для «Посредника» началась еще в 1897 г. в тюрьме, где она сидела по одному делу с Н. К. Крупской и другими, работавшими среди петербургских рабочих. Из тюрьмы она писала те свои письма—воспоминания и рассказы детям, которые составили потом детскую народную книжечку. По приезде после тюрьмы в Москву она вся отдалась работе в «Посреднике», которую продолжала и оторванная на два года от Москвы ссылкой. Она стала и постоянной сотрудницей издательства, и секретарем редакции, и соредактором, всегда взваливая на свои плечи всю работу, какую только могла вытянуть.

Кроме главного своего дела — составления и редактирования книг, Е. Е. постоянно работала над кропотливой технической подготовкой новых изданий, подбирая для книг рисунки, клише, ведя переписку с авторами, художниками и т. д. Почти к каждой изданной нами книге так или иначе любовно приложена ее рука.

Что касается ее литературных работ, то по всем почти отделам нашим разбросаны ее работы. Кроме народных книжек, особенно много сделано ею в области народно-педагогической, детской и учебной. Только благодаря ей могли осуществиться многие наши задачи создания новых книг для радикальней реформы школы и семейного воспитания и обучения в духе творческого, свободного и трудового образования.

В России тогда еще не было книги для жизненного преподавания в сельской школе, с указаниями на улучшенное ведение хозяйства и т. под. С помощью Е. Е. вскоре после ее появления в нашем деле составилась наша хрестоматия «Золотые Колосья», которая была первой книгой, соответствовавшей детям земледельческой России.

Мы придавали огромное значение знакомству с разными странами и народами, вводящему народных читателей в великую семью народов. Создание географических книг, об"единяющих народного читателя со всем человечеством, было для меня одной из самых первостепенных наших задач. (Вспоминаю, какое важное значение придавал поэтому Лев Ник. этнографическим книжкам). Работая над народно-географической серией, в области географии России я обратил особое внимание на составление прежде всего народных книг об окраинах России для братского сближения русского трудового народа с иноплеменными жителями окраин. Такими статьями о жителях окраин и об инородцах вообще, в особенно дружественном к ним духе, был посвящен ряд статей Е. Е. для «Золотых Колосьев».

Кроме того, нами была предпринята большая работа — составление многотомной географической хрестоматии «Кругом света», цель которой была дать живой географический материал для чтения учащимся и народному читателю. Оба тома этой широко распространявшейся хрестоматии были составлены главным образом Еленой Евгеньевной.

Задавшись целью привлечь внимание детей к географии и. природоведению, Е. Е. составила свою книгу «Наша земля», — эту первую книгу по реформе преподавания детям географии в связи с природоведением путем живых наблюдений, опытов и работ.

От реформаторской работы в области географии Е. Е. перешла к такой же работе в области математики и вместе с городским учителем начальной школы Цунзером составила первую книгу для ознакомления детей с начатками математики («Живые числа»), делающую обучение обычно скучной детям математики легким, занимательным, дающим ребенку возможность учиться в самой жизни его и в игре.

Широко распространились так же ее, отвечавшие живейшей потребности педагогов, стремившихся к новой постановке преподавания, но не имеющих для этого достаточной подготовки, книжки о лепке, подвижных играх, по огородничеству, наблюдениям природы и т. д. Под ее руководством и редакцией вышел целый ряд таких руководств для учителей и самообучения детей и подростков.

Но самой большой работой Елены Евгеньевны для тысяч детей России было редактирование ею детского журнала «Маяк», который начал выходить с 1909 года и выходил 10 лет. Этот журнал помог нам завязать крепкую связь со многими детьми во всех углах России, втянуть многих из них в общую работу, установить переписку не только между редакцией журнала и детьми по интересующим их вопросам, но и связать такой перепиской детей между собой. Журналу удалось многих детей вызвать к самодеятельности, к организации своих клубов, кружков изучения природы, вызвать издание ряда детских журналов и т. п. «Маяк» стремился привить детям стремление к творчеству, самодеятельности, гуманности, любви к труду и знанию.

Преданная интересам детей, Елена Евгеньевна была много лет одним из практических работников движения «Свободного воспитания», одной из создательниц первой, подпольной, школы этого течения, описанной ею в книжке «Опыт новой школы». Работала она и в создавшейся следом за ней школе Берви (см. книгу «В поисках новых путей»), а так же принимала участие в выработке новых методов преподавания и воспитания в ряде средних учебных заведений нового типа.

20 лет жизни Е. Е. были беспрерывно посвящены работе для детей и народа, пока не остановилось наше издательство. Но и в новых условиях, часто среди самых тяжелых переживаний, она не переставала вести общественную работу: читала лекции для учителей и дошкольников, перерабатывала свои учебные книги, написала воспоминания о Л. Н. Толстом и о Марии Александровне Шмидт, о которой Толстой когда-то записал, что он не знал женщины духовно выше ее, и с которой вся наша семья была связана самой Тесной дружбой.

 

—————

 

Я уже говорил о нашем стремлении знакомить народного читателя с произведениями великих писателей. В этой работе, кроме В. И. Лукьянской, особенно много сделали — племянница Л. Н. Толстого Вера Сергеевна Толстая и Екатерина Ивановна Боратынская.

Почти все члены семьи Толстого как-нибудь да участвовали в нашем издательстве: Сергей Львович напечатал у нас свой перевод статьи Карпентера «Современная наука», Татьяна Львовна для народных изданий наших дала прекрасную сказку «Человек без сердца» и книжечку «Восточная мудрость» (многие мысли из которой вошли в «Круг чтения»), в «Библиотеке для детей» появилось ее превосходное изложение поэмы Шрейнер «Белое перо», в вегетарианской серии «250 мыслей о вегетарианстве»; наконец, ею составлен был альбом лучших мировых художников, который она задумала под влиянием «Что такое искусство» Льва Ник. Илья Львович издал через нас (под псевдонимом Дубровского) талантливый рассказ «Одним подлецом меньше», Мария Львовна — свой перевод замечательного дневника Амиеля, Лев Львович — в серии наших детских народных книжек рассказы свои «Илюшкины яблоки» и «Монте-кристо», и, наконец, Александра Львовна перевела для нашей «Библиотеки для детей» милый рассказ Лонга «Мико-проказница».

Но больше всех Толстых, после Льва Николаевича, сделала для нашего народного дела его племянница, дочь его брата — Вера Сергеевна. Она создала для трудовой читательской массы целую серию замечательных изложений Диккенса, в глубокой любви к которому она так сходилась со Львом Николаевичем, и изложение лучшего романа Джордж Элиот. Диккенсовская художественность, глубина, сердечность, Диккенсовский тонкий юмор, Диккенсовская драматичность, любовь к человеку, особенно к человеку падшему и несчастному, весь душевный аромат его произведений — все передавалось в ее простом, но необыкновенно художественном изложении, доступном каждому читателю из слабограмотной среды. Тут было и большое литературное мастерство, и душевная близость к своему нежно любимому автору, и прекрасное знание и употребление того, не подделывающегося под народного читателя, а собственного прекрасного и вместе с тем простого языка, каким я всегда так наслаждался в работах Веры Сергеевны и который она, воспитанная иностранными гувернантками, впитала в себя из воздуха русской деревни, которым дышала с детства.

Она дала нам превосходные изложения «Крошки Доррит», «Больших ожиданий», «Рождественской песни», «Колоколов», первой части «Давида Копперфильда» и «Сверчка» (последние два еще не напечатаны) и такое же чудесное, удивительное изложение трогательного романа Джордж Элиот «Мельница на Флоссе».

Как достигла Вера Сергеевна такой передачи произведений английских романистов для деревенских читателей, что, на наших глазах, с трудом одолевавший книги крестьянин в костромской глуши, начав читать в ее изложении Диккенсовские «Большие ожидания» не мог всю ночь оторваться от этой книжки? Тут, — кроме глубокой ее любви к Диккенсу, — кроме, затем, непосредственной талантливости Веры Сергеевны, — большое значение имело то, что она, повторяю, с детства сроднилась с самым настоящим, самым чистым народным языком и что она всегда имела у себя дома аудиторию из крестьянских ребят и деревенской молодежи, с которыми читала и перечитывала все свои первые и последующие опыты.

Вера Сергеевна была всем существом предана идеалам своего бесконечно любимого дяди — Льва Николаевича. Всю жизнь она стремилась жить трудом рук своих и, как могла, старалась еще среди их «барской» (впрочем, весьма скромной) жизни семьи осуществить это. На закате жизни она достигла этого и слабыми уже руками вела сама свое пчеловодство, (а когда-то она с сестрами-«графинями» училась пахать, косить и жать). Сына она воспитала убежденным рабочим человеком, гордившимся своей замасленной рабочей блузой.

Тяжкие удары судьбы подрезали преждевременно ее жизнь. Самые тяжелые жизненные условия рано оборвали жизнь ее труженика сына. . .

Мне глубоко жаль, что я не могу здесь в кратких словах сколько-нибудь цельно воссоздать образ этого дорогого товарища, сотрудника, друга, любившего «Посредник» всем своим сердцем.

Другой очень хорошей излагательницей великих произведений всемирной литературы для слабограмотных читателей — взрослых и детей — была племянница знаменитого нашего ученого К. А. Тимирязева, Екатерина Ивановна Боратынская. Она приготовила для нашего издательства прекрасные изложения таких высоко-художественных произведений, как великая поэма о рабстве — «Хижина дяди Тома» Бичер-Стоу, романы «Адам Вид» и «Сайлас Марнер» Джордж Эллиот, «Евангелина» Лонгфелло, «Козетта» Виктора Гюго и многие другие.

Такую же большую работу сделала она для нашей «Библиотеки для детей и для юношества», прекрасно переведя для нее ряд истинно-художественных произведений (Кет Виггин, Саундерс и др.), давших столько светлой отрады детскому сердцу.

Особенно много работала для «Посредника» Е. И. Боратынская в 90-х годах и была одним из самых деятельных его сотрудников. Это была писательница высоко литературно-образованная, с большим художественным вкусом и талантом, — также с любовью стремившаяся служить детям и трудовому народу.

Такова была работа наших сотрудниц — членов нашего редакционного кружка.

 

—————

 

Лет 15 тому назад, будучи опасно болен, я написал завещание, в котором просил трех особенно преданных друзей «Посредника», в случае моей смерти, образовать вместе с моей женой и В. И. Лукьянской издательский комитет для продолжения нашего дела.

Этими преданнейшими друзьями были А. С. Зонов, А. Н. Коншин и С. Д. Николаев.

С Алексеем Сергеевичем Зоновым я сблизился в 90-х годах. Это был один из самых глубоко проникнутых идеями Толстого наших друзей. Зонов всегда одушевленно работал над чем-нибудь для нашего общего дела. Первым общим нашим с ним предприятием было издание нелегального, печатавшегося на гектографе, журнала — сборника, посвященного нашему движению, — сборника, который называ