Постинг
11.10.2013 16:24 -
Богоискательство» и богоборчество Л. Н. Толстого
Богоискательство» и богоборчество Л. Н. Толстого
Окончание
Отлучение
Повесть «Крейцерова соната», над которой Толстой работал несколько лет (1887-1889 гг., первая публикация 1891 г.), по своей проблематике, остроте социальных и антиклерикальных обличений вплотную примыкает к роману «Воскресение» (1889-1890, 1895-1896, 1898— 1899 гг., публикация в 1899 г. в журнале «Нива»), выход которого непосредственно предварил отлучение писателя от Церкви.
В «Крейцеровой сонате» Толстой не только вскрыл моральную распущенность своего круга, но одновременно объявил несостоятельными нравственные устои самого церковного брака. Эта несостоятельность, по Толстому, связана с неверным пониманием любви, которая, возникая из сознания бессмысленности индивидуального бытия, должна быть направлена не на личность, а на безличное целое.
Толстой самым решительным образом отрицает в повести все христианские символы, отвергает понимание брака как Таинства, считая все это насквозь фальшивым.
Не допущенная вначале к печати, повесть после публичного прочтения (28 октября 1899 г. в Петербурге на вечере, у Кузминских и 29 октября в редакции издательства «Посредник») стала переписываться во множестве экземпляров и вскоре разошлась по всей России (петербургские студенты-филологи, например, в марте 1900 года издали 600 экземпляров повести на ротаторе), вызвав нескончаемые толки и жаркие споры.
Обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев 6 февраля 1890 года писал о «Крейцеровой сонате» своему другу Е. М. Феоктистову, начальнику Главного управления по делам печати: «Прочел я первые две тетради: тошно становилось — мерзко до циничности показалось... Правда, говорит автор от лица человека больного, раздраженного, проникнутого ненавистью к тому, от чего он Пострадал, но все чувствуют, что идея принадлежит автору. И бросается в глаза сплошь почти отрицательное... Произведение могучее. И когда я спрашиваю себя, следует ли запретить его во имя нравственности, я не в силах ответить «да». Оболживит меня общий голос людей, дорожащих идеалом, которые, прочтя вещь негласно, скажут: а ведь это правда. Запретить во имя приличия — будет некоторое лицемерие» (цит. по: ПСС, т. 27, с. 593-594).
И это был далеко не единственный голос, предвещавший бурю. Еще до публикации, 2 марта 1891 года, в годовщину восшествия на престол Александра III, харьковский протоиерей Т. Буткевич сказал на проповеди в кафедральном соборе, что граф Л. Н. Толстой «больше всех волнует умы образованного общества» своими сочинениями, отличающимися «разрушительной силой и растлевающим характером», проповедующими «неверие и безбожие». Назвав «Крейцерову сонату» Толстого «нескладным, грязным и безнравственным рассказом», проповедник выразил надежду, что «благочестивейший государь пресечет своевременно его разрушительную деятельность»1.
Тогда же, в 1891 году, в Одессе вышли «Восемь бесед Высокопреосвященного Никанора (Бровковича), архиепископа Херсонского и Одесского» (под грифом «Против Льва Толстого»), в которых автор доказывал, что «ересеучение графа Льва Толстого разрушает самые основы не только православно-христианской веры, но и всякой религии»2, посягая на «основы общественного и государственного порядка»3.
После аудиенции С. А. Толстой у Александра III император позволил издать «Крейцерову сонату», но... лишь в Полном собрании сочинений. В июне 1891 года в типографии Мамонтова была напечатана 13-я часть сочинений Л. Н. Толстого с «Крейцеровой сонатой». Появление повести сразу вышло за рамки чисто литературного события, породив оживленные дискуссии о браке как отжившей форме семейных отношений.
Одновременно были предприняты попытки Русской Православной Церкви вразумить Л. Толстого. В марте 1892 года писателя посетил ректор Московской Духовной Академии архимандрит Антоний (Храповицкий), но его увещание, судя по всему, оказалось безрезультатным.
А вскоре впервые прозвучало слово «отлучение». 29 апреля 1892 года С. А. Толстая сообщала мужу из Москвы: «Вчера Грот (Николай Яковлевич Грот. — В. Н.) принес письмо Антония, в котором он пишет, что митрополит здешний хочет тебя торжественно отлучить от Церкви»4
Так что вопрос об отлучении поднимался уже тогда — в 1892 году, после выхода «Крейцеровой сонаты».
Известно было, что сам Толстой не прочь «пострадать» и не раз объявлял об этом. А в известном разговоре с Константином Леонтьевым (в 1890 г.) так и сказал: «Напишите, ради Бога, чтоб меня сослали. Это моя мечта»5.
Но Александр III был верен своему слову, а усилия Синода не простирались дальше увещевательных мер.
После смерти императора, последовавшей в 1894 году, перед Синодом вновь встал вопрос об отлучении Толстого, о чем известно, в частности, из письма К. П. Победоносцева к профессору С. А. Рачинскому от 26 апреля 1896 года: «Ужасно подумать о Льве Толстом. Он разносит по всей России страшную заразу анархии и безверия!.. Точно бес овладел им — а что с ним делать? Очевидно, он враг Церкви, враг всякого правительства и всякого гражданского порядка. Есть предположение в Синоде объявить его отлученным от Церкви во избежание всяких сомнений и недоразумений в народе, который видит и слышит, что вся интеллигенция поклоняется Толстому». В то же время Церковь продолжала свои попытки образумить писателя, но без видимых результатов.
Как явствует из «Отчетов о состоянии Тульской епархии» за 1886-1899 годы, безуспешными оказались все шаги, предпринятые поочередно тульскими архиереями: архиепископом Никандром, епископом Иринеем и епископом Питиримом на протяжении ряда лет.
26 сентября 1897 года к Толстому в Ясную Поляну, по благословению тульского архиерея, приехал протоиерей Димитрий Троицкий. Он тоже пытался примирить писателя с Церковью. Приезды отца Димитрия повторялись и позже — в 1901 и 1902 годах (уже после отлучения Толстого), а последний приезд состоялся 4 января 1909 года, когда Толстой уже не выбирал приличествующих выражений. Об этих посещениях вспоминает Лев Львович Толстой: «Одно время из Тулы стал ездить к нам тульский тюремный священник. Это была не первая попытка со стороны духовенства вернуть Толстого-старика к Православию. Отец принимал этого священника и подолгу беседовал с ним. Худой и нервный, необыкновенно симпатичный, этот батюшка, однако, не имел успеха и потом прекратил свои посещения»6.
Особые сетования приходского духовенства села Ко-чакова вызывал тот факт, что Толстой старался все земледельческие и прочие работы проводить в дни официально принятых церковных праздников (не менее 93 дней в году), когда работа считается грехом. Даже в великие праздники, даже на Пасхальной неделе Толстой демонстративно работал, что было открытым вызовом Церкви. Писатель занимался полевыми работами, обходил крестьянские дворы, помогал бедным крестьянам крыть хаты соломой и т.п., многих увлекая своим образом действий.
Епископ Тульский и Белевский Питирим сообщал в упомянутых «Отчетах»: «Граф Лев Толстой позволяет себе открыто обнаружить свое полное неуважение к обрядам Православной Церкви. Так, в отчетном году был следующий факт. 31 августа священник села Трасны прибыл с крестным ходом к станции Ясенки и здесь на Крапивенском шоссе при большом стечении народа ожидал святую Владимирскую икону Божией Матери из села Грецова Богородицкого уезда. Когда на шоссе показалась означенная икона, священник и окружающий его народ увидели, что справа по отношению иконы, прорываясь через народ, ехал кто-то на сером коне с надетой на голову шляпой. Минуту спустя всем стало очевидно, что это был граф Лев Толстой. Как оказалось, Лев Толстой ехал близ иконы, в шляпе, от села Кочаков 4-5 верст и время от времени делал народу внушение, что собираться и делать иконе честь совсем не следует, потому что это очень глупо, и вообще оскорбительно говорил по поводу святой иконы... Он, очевидно, хотел показать в глазах других свое прямое злонамеренное действие против веры и Церкви Православной. Разъезжая на коне и в шляпе близ иконы Богоматери, он позволил себе в то же время язвительно кощунствовать над нею»7.
Подобное отношение Л. Н. Толстого к иконописным изображениям засвидетельствовано в воспоминаниях и других современников. Так, например, Евгений Львович Марков, известный романист и критик второй половины XIX века, рассказывал Н.П. Петерсону, что однажды на прогулке по Москве с одним из воронежских сектантов Толстой, указывая на Иверскую икону Божией Матери, сказал: «Она — презлая»8.
Профессор С. Н. Булгаков вспоминал о своей беседе с Л. Толстым в Гаспре, в Крыму, в 1902 году: «Я имел неосторожность в разговоре выразить свои чувства к Сикстине («Сикстинской Мадонне» Рафаэля. — В. Н.), и одного этого упоминания было достаточно, чтобы вызвать приступ задыхающейся, богохульной злобы, граничащей с одержанием. Глаза его загорелись недобрым огнем, и он начал, задыхаясь, богохульствовать»9.
Таким образом, в своей последовательной и непримиримой борьбе с Православной Церковью Толстой доходил до самых воинствующих жестов. В них проявлялась страстная натура, которой была чужда всякая половинчатость. Николай Иванович Тимковский, оценивая взаимоотношения Толстого с «толстовцами», писал: «Хотя Лев Николаевич и тогда уже исповедовал страстно принцип непротивления, но никогда не казался мне человеком смирившимся в каком бы то ни было смысле... Все в нем — глаза, манеры, способ выражения — говорило о том, что принцип, заложенный в него глубоко самой природой, — отнюдь не смирение и покорность, а борьба, страстная борьба до конца... если бы он действительно был такой «непротивленный», то вряд ли нажил бы себе столько яростных врагов... вплоть до знаменитого отлучения...»10.
Интересен рассказ Н.И. Тимковского о встрече с Толстым в предпасхальные дни в Москве, в Охотном ряду: «Толстой, по своему обыкновению, тотчас же заговорил о том, что его особенно занимало в ту минуту и о чем он, по-видимому, только что думал: «Представьте себе: вдруг, точно по мановению жезла, миллионы, десятки миллионов принимаются готовить куличи и пасхи. Чем это объяснить? Только тем, что они видят в этом какую-то истину. Иначе — какая сила могла бы заставить эти миллионы? Так и во всем: дайте им познать другую истину... и все эти миллионы бросят свои куличи и будут так же усердно делать другое... Вообразите, что сегодня все убедились в ненужности этих тротуаров, лавок, городовых, мостовых, домов и всего, что мы здесь видим: тогда завтра же от всего этого не останется камня на камне. И так непременно будет». Он долго говорил на эту тему с ожесточенным нетерпением, сильно стуча по камням тротуара палкой; моментами казалось, что он производит какие-то заклинания и вот-вот вызовет на свет могучего духа. Но вызывать было незачем: этот могучий дух сидел в нем самом»11.
Не менее характерна реакция Толстого на традиционное церковное Таинство — Крещение. Так, 12 января 1899 года он следующим образом ответил на просьбу одного из своих корреспондентов быть крестным отцом его ребенка: «Считаю невозможным принимать какое бы то ни было участие в одном из самых жестоких и грубых обманов, которые совершаются над людьми и который называется крещением младенцев».
Еще в «Критике догматического богословия» (1879-1880 гг.) Толстой утверждал, что служители культа «под видом каких-то таинств обманывают и обирают народ». А в «Воскресении» эта критика достигла своего апогея. Описывая Божественную литургию в 39-й и 40-й главах первой части романа, Толстой, по словам Н. Н. Арденса, не жалеет Сатирических красок, чтобы доказать: «Тут лгут все — и священник, манипулирующий «за перегородкой», и хор, затвердивший какие-то непонятные речения, и все молящиеся, которые кланяются и механически машут руками, и тюремные надзиратели, и арестанты, бренчащие своими кандалами»12. Изображая священнослужителя, совершающего Евхаристию, Толстой именует иконостас «перегородкой», ризу — «парчовым мешком», престол, на котором совершается пресуществление Святых Даров, — «столом», дароносицу — «чашкой», дискос — «блюдцем», воздух — «салфеткой».
В целом, акцентируя внимание на антагонизме народа и правящих классов, к которым Толстой причисляет духовенство, писатель внушает читателю, что не может быть никакого совпадения интересов разных сословий, никакой «божественной гармонии», о которой печется духовенство. Толстой обличает представителей Церкви «снизу доверху» — от рядового священника до обер-прокурора Святейшего Синода К. П. Победоносцева. Последний выведен в «Воскресении» под именем Топорова («говорящая» фамилия, напоминающая о топоре, орудии казни). В 21-й и 27-й главах третьей части романа с нескрываемой авторской симпатией нарисован образ безымянного сектанта-анархиста, обличающего царя и царские власти.
Заслуживает внимания и тот факт, что весь гонорар, полученный за публикацию романа «Воскресение» в журнале «Нива», был отдан Л. Н. Толстым на перевозку четырех тысяч сектантов-духоборцев в Канаду.
После выхода «Крейцеровой сонаты» и «Воскресения» церковным и официальным властям стало ясно, что ни о каком примирении Толстого с Церковью не может быть речи.
В ноябре 1899 года архиепископ Харьковский Амвросий, член Святейшего Синода, составил проект постановления Синода об отлучении Толстого. В марте 1900 года митрополит Киевский Иоанникий, первенствующий член Синода, секретным циркуляром обязал все Духовные консистории объявить подведомственному духовенству «о воспрещении поминовения, панихид и заупокойных литургий по графе Льве Толстом в случае его смерти без покаяния»13. В том же году первенствующим членом Синода был назначен митрополит Петербургский и Ладожский Антоний. С этим назначением связано появление слухов, о которых в своем дневнике А. С. Суворин писал 15 июня 1900 года: «Рассказывают, что митрополит Антоний разослал по всей России секретные циркуляры с строгим наказом всему духовенству не признавать графа Толстого православным. В этом циркуляре граф объявляется непослушным, враждебным критиком Православной Церкви и еретиком»14.
Известно также, что в литературных кругах консервативного толка вопрос об отлучении Толстого обсуждался на несколько лет раньше, поводом для чего послужила статья В. В. Розанова «По поводу одной тревоги гр[афа] Л. Н. Толстого» («Русский вестник», 1895 г., август). В ней В. В. Розанов публично «отчитал» Толстого за отступление от Православия.
В знаменитых «Трех разговорах...» В. С. Соловьева, появившихся спустя несколько лет («Книжки недели», 1899 г., октябрь), крупнейший русский философ-идеалист ясно выразил свой взгляд на Толстого как на «религиозного самозванца, фальсификатора христианства», предтечу лжемессии. В образе молодого князя — «моралиста и народника» В. С. Соловьев резко высмеял последователей Толстого, за которыми не признал никакой, даже относительной, правды. Все это в известной мере предвосхитило постановление Синода об отлучении Толстого от Церкви, которое нельзя считать чем-то неожиданным.
Наконец, 24 февраля 1901 года «Церковные ведомости» при Святейшем правительствующем Синоде» опубликовали Определение Святейшего Синода от 21-22 февраля 1901 года, № 557, с «Посланием верным чадам Православной Греко-Российской Церкви о графе Льве Толстом». В нем говорилось: «Известный миру писатель... граф Толстой, в прельщении гордого ума своего восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно перед всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его Матери, Церкви Православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры православной... В своих сочинениях и письмах, во множестве рассеиваемых им и его учениками по всему свету, в особенности же в пределах дорогого Отечества нашего, он проповедует, с ревностью фанатика, ниспровержение всех догматов Православной Церкви и самой сущности веры христианской... и, ругаясь над самыми священными предметами веры православного народа, не содрогнулся подвергнуть глумлению величайшее из Таинств, Святую Евхаристию. Все сие проповедует граф Лев Толстой непрерывно, словом и писанием, к соблазну и ужасу всего православного мира, и тем непри-кровенно, но явно перед всеми, сознательно и намеренно отторг себя сам от всякого общения с Церковью Православною. Бывшие же к его вразумлению попытки не увенчались успехом. Посему Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею... Посему, свидетельствуя об отпадении его от Церкви, вместе и молимся, да подаст ему Господь покаяние в разуме истины (2 Тим. 2, 25)».
Постановление Синода, составленное К. П. Победоносцевым и отредактированное митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским Антонием, совместно с членами Синода митрополитами Феогностом и Владимиром, архиепископом Иеронимом, епископами Иаковом, Мар-келлом и Борисом, было одобрено Николаем И, перепечатано всеми газетами и многими журналами, а впоследствии появилось в самых различных изданиях.
24 февраля 1901 года, то есть в тот же день, было издано распоряжение Главного управления по делам печати за № 1576 «о непоявлении в печати сведений и статей», относящихся к постановлению Синода. Однако, несмотря на это распоряжение, со страниц многих консервативных органов печати посыпались резкие обвинения и призывы покаяться, адресованные Толстому.
В день отлучения, 24 февраля 1901 года, как отмечает в своем дневнике от 6 марта С. А. Толстая, толпа студентов и рабочих, собравшись в Москве на Лубянской площади, кричала: «Ура Льву Николаевичу! Привет великому человеку!» В Хамовнический переулок хлынул поток телеграмм, писем, адресов, корзин с цветами, посетителей — с изъявлением солидарности с Толстым и выражением негодования в адрес Синода. В многочисленных гектографических и рукописных копиях появились язвительные карикатуры, сатирические стихотворения анонимных авторов, в которых высмеивался Синод и превозносилась непреклонность Толстого. В то же время со стороны правых кругов раздалась критика в адрес Синода: отлучение вместо анафемы (а Толстой не был предан анафеме15) было сочтено слишком мягкой, недейственной мерой.
Всемирная слава писателя, его огромная популярность к этому времени были так велики, что народ не безмолвствовал. «По всей Москве только и разговоров, что о студентах и об отлучении Льва Николаевича, на стороне которого симпатия всего простого народа — извозчиков, лавочников, прислуги, не говоря уже о фабричных рабочих»16. «Мужики объясняют это отлучение так: «Это все за нас; он за нас стоит и заступается, а попы и взъелись на него»17. Таковы были отклики современников.
Западная пресса освещала события в искаженном свете. Татьяна Львовна Сухотина-Толстая, дочь писателя, находившаяся в то время в Риме, писала матери 4 марта 1901 года: «Во всех иностранных газетах были известия о том, что Лева (Лев Львович Толстой. — В. Н.) арестован домашним арестом в Петербурге, а папа выслан в Ясную Поляну без права выезда. Были напечатаны подробные разговоры, будто бы происходящие в нашей семье. Вы будто бы стояли за выезд за границу, а папа был против... Мне здесь грозят большими неприятностями за искаженный разговор с одним студентом, который я сегодня опровергла в газете»18.
18 марта 1901 года Л.Н. Толстой получил телеграмму об избрании его почетным членом Гейдельбергского литературного общества в США, штат Огайо. А несколько позднее его избрали почетным членом Юрьевского университета в Дерпте (ныне Тартуский университет) одновременно с протоиереем Иоанном Кронштадтским. Святой праведный Иоанн Кронштадтский так объявил о своем отказе в письме на имя ректора университета: «Я не желаю ни под каким видом быть членом той корпорации, хотя и почтенной и высокоученой, которая поставила меня, по прискорбному недоразумению, наряду с безбожником графом Л. Толстым, злейшим еретиком нашего злополучного времени, превзошедшим в своем высокоумии и гордыне всех бывших когда-либо еретиков. Не хочу быть рядом с антихристом»19.
Несмотря на аналогичные заявления других церковных деятелей, Лев Толстой был оставлен почетным членом Юрьевского университета. Но нужно учитывать и то обстоятельство, что отлучение Толстого от Церкви, выявив в тогдашнем обществе широкий спектр расхождений, почти всеми, даже близкими к Церкви людьми, расценивалось не как сакральный акт (каким была бы анафема и в известной степени было отлучение), а как преходящая, своего рода политическая мера воздействия.
Широкое распространение получило письмо С. А. Толстой, направленное 26 февраля, то есть через два дня после отлучения, митрополиту Антонию. Жена Толстого писала: «Горестному негодованию моему нет пределов. И не с точки зрения того, что от этой бумаги погибнет духовно муж мой: это не дело людей, а дело Божье... Но с точки зрения той Церкви, к которой я принадлежу... которая громко должна провозглашать закон любви, всепрощения, любовь к врагам, к ненавидящим нас, молиться за всех, — с этой точки зрения для меня непостижимо распоряжение Синода»20.
Из ответа митрополита Антония от 16 марта 1901 года можно было уяснить одно: «О Вашем муже, пока жив он, нельзя еще сказать, что он погиб, но совершенная правда сказана о нем, что он от Церкви отпал и не состоит ее членом, пока не покается и не воссоединится с нею»21.
Представители духовенства все еще надеялись, что отлучение заставит Толстого «покаяться и воссоединиться» с Церковью...
Все ждали ответа самого Толстого. И он последовал 4 апреля 1901 года. «... Учение Церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства...» — вновь провозглашал Толстой. И заявлял: «Я действительно отрекся от Церкви, перестал исполнять ее обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей и мертвое мое тело убрали бы поскорей, без всяких над ним заклинаний и молитв... Если есть что священное, то никак уже не то, что они называют таинством, а именно эта обязанность обличать их религиозный обман, когда видишь его»22.
Таков был ответ Толстого, ставший еще одним (и при этом одним из самых сильных) выступлений писателя против Церкви. Не удивительно ли, что и после этого не хотели расстаться с мыслью о возможности его покаяния? Епископ Ямбургский Сергий, ректор Санкт-Петербургской Духовной Академии (будущий Патриарх Московский и всея Руси, 1943-1944 гг.), писал о Толстом после его отлучения: «Ему обратиться теперь труднее, чем кому бы то ни было. Но покуда он здесь... до тех пор мы можем надеяться на милость Божию...»23.
Таковым надеждам не суждено было сбыться. Вся деятельность Толстого после отлучения подтвердила непреклонную силу его поистине титанического противоборства, нанесшего очень ощутимый удар не только Русской Православной Церкви, но и всему дореволюционному строю...
Чрезвычайно интересна последующая эволюция Толстого, непосредственные причины и следствия духовного кризиса, вызвавшего уход писателя из Ясной Поляны, предсмертное посещение Оптиной пустыни и Шамординского монастыря. Это неожиданное посещение расценивается некоторыми исследователями как попытка покаяния и примирения с Церковью24. Приверженцы весьма и весьма спорной применительно к Толстому версии о «блудном сыне» пытаются выдать желаемое за действительное, как это делает, например, И.А. Бунин в своем знаменитом «Освобождении Толстого». Психологически это понятно и заманчиво, ведь тема блудного сына, воплощенная в шедеврах мировой литературы и искусства, подкупает и умиляет идеалом примирения и прощения. Но при любом самом плюралистическом, более или менее объективном подходе к данной проблеме следует учитывать слова самого Толстого, записанные им после беседы с архиепископом Тульским Парфением 22 января 1909 года: «... возвратиться к Церкви, причаститься перед смертью я так же не могу, как не могу перед смертью говорить похабные слова или смотреть похабные картинки, и потому все, что будут говорить о моем предсмертном покаянии и причащении, — ложь...»25.
Заключение
Л. Н. Толстой ушел из этой жизни непримиримым врагом Православной Церкви. Как сказал о нем старец оптинский Варсонофий, «хотя он и лев, но не смог разорвать кольца той цепи, которою сковал его сатана».
1 О лжеучении графа Л. Н. Толстого. // Южный край. Харьков. № 34 от 5 марта 1891 года.
2 Никанор (Бровкович), архиеп. Херсонский и Одесский. Восемь бесед. Одесса, 1891.С. 41.
3 Там же. С. 120.
4 С. А. Толстая. Письма к Л. Н. Толстому. М., 1936. С. 261
5 Памяти Константина Николаевича Леонтьева. СПб., 1911. С. 135.
6 Л. Л. Толстой. В Ясной Поляне. Прага, 1923. С. 59-60.
7 Отчеты о состоянии Тульской епархии за 1886—1899 годы // Неделя. 1969. № 39 (499). С. 20.
8 Цит. по: Н. Ф. Федоров. Указ. соч. С. 276.
9 С. Булгаков. Автобиографические записки. Посмертное издание. Париж, 1946. С. 108.
10 Сборник воспоминаний о Л. Н. Толстом. М, 1911. С. 47.
11 Там же. С 49.
12 Н. Н. Арденс (Н. Апостолов). Творческий путь Л. Н. Толстого. М., 1962. С: 496.
13 Толстовский ежегодник. М., 1912. С. 158.
14 Дневник А. С. Суворина. М.-Пг., 1923. С. 242.
15 И в этом отношении, как правильно указывает Г. И. Петров в своей книге «Отлучение Льва Толстого» (1-е изд. 1964 г., 2-е 1978 г.), А. И. Куприн в известном рассказе «Анафема» допустил фактическую неточность.
16 Листки «Свободного слова». 1901. № 23. С. 17.
17 В. И. Срезневский. Отражение в русском обществе отлучения Л.Н. Толстого от Церкви по сведениям департамента полиции // Толстой. Памятники творчества и жизни. Вып. 3. М., 1923. С. 108.
18 Н. Н. Гусев. Летопись жизни и творчества Льва Николаевича Толстого. 1891-1910. М, 1960. С. 373.
19 П. Сергеенко. Толстой и Иоанн Кронштадтский // Толстой и его современники. Очерки. М, 1911. С. 263-264.
20 Дневники Софьи Андреевны Толстой. Ч. 3. М.: Север, 1932. С. 146-147.
21 Церковные ведомости. 1901. № 17.
22 Миссионерское обозрение. 1901, № 6
23 Сергий (Страгородский), епископ. По поводу «Верую» Л. Толстого. Психология его отречения // Свобода и христианство. Кн. 13. СПб., 1906. С. 17.
24 См.: Новое об умершем Л. Н. Толстом. М., 1910; А. Ксюнин. Последние дни Толстого в монастырях / Новое время, 1910, 24 ноября; А. Ксюнин. Уход Толстого. СПб., 1911; В.А. Маклаков. О Льве Толстом. Париж, 1929; Nikolas Weisbein. L"evolution religievse de Tolstoi. Paris, 1960; И. А. Бунин. Освобождение Толстого // Собр. соч. Т. 9. М., 1967. С. 5-165.
25 Б. Мейлах. Уход и смерть Льва Толстого. М.-Л., 1960. С. 296-297.
К оглавлению — на предыдущую страницу
На главную страницу сайта Globi.ru
На главную страницу библиотеки Globi.ru
Библиотека сайта Globi.ru
Окончание
Отлучение
Повесть «Крейцерова соната», над которой Толстой работал несколько лет (1887-1889 гг., первая публикация 1891 г.), по своей проблематике, остроте социальных и антиклерикальных обличений вплотную примыкает к роману «Воскресение» (1889-1890, 1895-1896, 1898— 1899 гг., публикация в 1899 г. в журнале «Нива»), выход которого непосредственно предварил отлучение писателя от Церкви.
В «Крейцеровой сонате» Толстой не только вскрыл моральную распущенность своего круга, но одновременно объявил несостоятельными нравственные устои самого церковного брака. Эта несостоятельность, по Толстому, связана с неверным пониманием любви, которая, возникая из сознания бессмысленности индивидуального бытия, должна быть направлена не на личность, а на безличное целое.
Толстой самым решительным образом отрицает в повести все христианские символы, отвергает понимание брака как Таинства, считая все это насквозь фальшивым.
Не допущенная вначале к печати, повесть после публичного прочтения (28 октября 1899 г. в Петербурге на вечере, у Кузминских и 29 октября в редакции издательства «Посредник») стала переписываться во множестве экземпляров и вскоре разошлась по всей России (петербургские студенты-филологи, например, в марте 1900 года издали 600 экземпляров повести на ротаторе), вызвав нескончаемые толки и жаркие споры.
Обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев 6 февраля 1890 года писал о «Крейцеровой сонате» своему другу Е. М. Феоктистову, начальнику Главного управления по делам печати: «Прочел я первые две тетради: тошно становилось — мерзко до циничности показалось... Правда, говорит автор от лица человека больного, раздраженного, проникнутого ненавистью к тому, от чего он Пострадал, но все чувствуют, что идея принадлежит автору. И бросается в глаза сплошь почти отрицательное... Произведение могучее. И когда я спрашиваю себя, следует ли запретить его во имя нравственности, я не в силах ответить «да». Оболживит меня общий голос людей, дорожащих идеалом, которые, прочтя вещь негласно, скажут: а ведь это правда. Запретить во имя приличия — будет некоторое лицемерие» (цит. по: ПСС, т. 27, с. 593-594).
И это был далеко не единственный голос, предвещавший бурю. Еще до публикации, 2 марта 1891 года, в годовщину восшествия на престол Александра III, харьковский протоиерей Т. Буткевич сказал на проповеди в кафедральном соборе, что граф Л. Н. Толстой «больше всех волнует умы образованного общества» своими сочинениями, отличающимися «разрушительной силой и растлевающим характером», проповедующими «неверие и безбожие». Назвав «Крейцерову сонату» Толстого «нескладным, грязным и безнравственным рассказом», проповедник выразил надежду, что «благочестивейший государь пресечет своевременно его разрушительную деятельность»1.
Тогда же, в 1891 году, в Одессе вышли «Восемь бесед Высокопреосвященного Никанора (Бровковича), архиепископа Херсонского и Одесского» (под грифом «Против Льва Толстого»), в которых автор доказывал, что «ересеучение графа Льва Толстого разрушает самые основы не только православно-христианской веры, но и всякой религии»2, посягая на «основы общественного и государственного порядка»3.
После аудиенции С. А. Толстой у Александра III император позволил издать «Крейцерову сонату», но... лишь в Полном собрании сочинений. В июне 1891 года в типографии Мамонтова была напечатана 13-я часть сочинений Л. Н. Толстого с «Крейцеровой сонатой». Появление повести сразу вышло за рамки чисто литературного события, породив оживленные дискуссии о браке как отжившей форме семейных отношений.
Одновременно были предприняты попытки Русской Православной Церкви вразумить Л. Толстого. В марте 1892 года писателя посетил ректор Московской Духовной Академии архимандрит Антоний (Храповицкий), но его увещание, судя по всему, оказалось безрезультатным.
А вскоре впервые прозвучало слово «отлучение». 29 апреля 1892 года С. А. Толстая сообщала мужу из Москвы: «Вчера Грот (Николай Яковлевич Грот. — В. Н.) принес письмо Антония, в котором он пишет, что митрополит здешний хочет тебя торжественно отлучить от Церкви»4
Так что вопрос об отлучении поднимался уже тогда — в 1892 году, после выхода «Крейцеровой сонаты».
Известно было, что сам Толстой не прочь «пострадать» и не раз объявлял об этом. А в известном разговоре с Константином Леонтьевым (в 1890 г.) так и сказал: «Напишите, ради Бога, чтоб меня сослали. Это моя мечта»5.
Но Александр III был верен своему слову, а усилия Синода не простирались дальше увещевательных мер.
После смерти императора, последовавшей в 1894 году, перед Синодом вновь встал вопрос об отлучении Толстого, о чем известно, в частности, из письма К. П. Победоносцева к профессору С. А. Рачинскому от 26 апреля 1896 года: «Ужасно подумать о Льве Толстом. Он разносит по всей России страшную заразу анархии и безверия!.. Точно бес овладел им — а что с ним делать? Очевидно, он враг Церкви, враг всякого правительства и всякого гражданского порядка. Есть предположение в Синоде объявить его отлученным от Церкви во избежание всяких сомнений и недоразумений в народе, который видит и слышит, что вся интеллигенция поклоняется Толстому». В то же время Церковь продолжала свои попытки образумить писателя, но без видимых результатов.
Как явствует из «Отчетов о состоянии Тульской епархии» за 1886-1899 годы, безуспешными оказались все шаги, предпринятые поочередно тульскими архиереями: архиепископом Никандром, епископом Иринеем и епископом Питиримом на протяжении ряда лет.
26 сентября 1897 года к Толстому в Ясную Поляну, по благословению тульского архиерея, приехал протоиерей Димитрий Троицкий. Он тоже пытался примирить писателя с Церковью. Приезды отца Димитрия повторялись и позже — в 1901 и 1902 годах (уже после отлучения Толстого), а последний приезд состоялся 4 января 1909 года, когда Толстой уже не выбирал приличествующих выражений. Об этих посещениях вспоминает Лев Львович Толстой: «Одно время из Тулы стал ездить к нам тульский тюремный священник. Это была не первая попытка со стороны духовенства вернуть Толстого-старика к Православию. Отец принимал этого священника и подолгу беседовал с ним. Худой и нервный, необыкновенно симпатичный, этот батюшка, однако, не имел успеха и потом прекратил свои посещения»6.
Особые сетования приходского духовенства села Ко-чакова вызывал тот факт, что Толстой старался все земледельческие и прочие работы проводить в дни официально принятых церковных праздников (не менее 93 дней в году), когда работа считается грехом. Даже в великие праздники, даже на Пасхальной неделе Толстой демонстративно работал, что было открытым вызовом Церкви. Писатель занимался полевыми работами, обходил крестьянские дворы, помогал бедным крестьянам крыть хаты соломой и т.п., многих увлекая своим образом действий.
Епископ Тульский и Белевский Питирим сообщал в упомянутых «Отчетах»: «Граф Лев Толстой позволяет себе открыто обнаружить свое полное неуважение к обрядам Православной Церкви. Так, в отчетном году был следующий факт. 31 августа священник села Трасны прибыл с крестным ходом к станции Ясенки и здесь на Крапивенском шоссе при большом стечении народа ожидал святую Владимирскую икону Божией Матери из села Грецова Богородицкого уезда. Когда на шоссе показалась означенная икона, священник и окружающий его народ увидели, что справа по отношению иконы, прорываясь через народ, ехал кто-то на сером коне с надетой на голову шляпой. Минуту спустя всем стало очевидно, что это был граф Лев Толстой. Как оказалось, Лев Толстой ехал близ иконы, в шляпе, от села Кочаков 4-5 верст и время от времени делал народу внушение, что собираться и делать иконе честь совсем не следует, потому что это очень глупо, и вообще оскорбительно говорил по поводу святой иконы... Он, очевидно, хотел показать в глазах других свое прямое злонамеренное действие против веры и Церкви Православной. Разъезжая на коне и в шляпе близ иконы Богоматери, он позволил себе в то же время язвительно кощунствовать над нею»7.
Подобное отношение Л. Н. Толстого к иконописным изображениям засвидетельствовано в воспоминаниях и других современников. Так, например, Евгений Львович Марков, известный романист и критик второй половины XIX века, рассказывал Н.П. Петерсону, что однажды на прогулке по Москве с одним из воронежских сектантов Толстой, указывая на Иверскую икону Божией Матери, сказал: «Она — презлая»8.
Профессор С. Н. Булгаков вспоминал о своей беседе с Л. Толстым в Гаспре, в Крыму, в 1902 году: «Я имел неосторожность в разговоре выразить свои чувства к Сикстине («Сикстинской Мадонне» Рафаэля. — В. Н.), и одного этого упоминания было достаточно, чтобы вызвать приступ задыхающейся, богохульной злобы, граничащей с одержанием. Глаза его загорелись недобрым огнем, и он начал, задыхаясь, богохульствовать»9.
Таким образом, в своей последовательной и непримиримой борьбе с Православной Церковью Толстой доходил до самых воинствующих жестов. В них проявлялась страстная натура, которой была чужда всякая половинчатость. Николай Иванович Тимковский, оценивая взаимоотношения Толстого с «толстовцами», писал: «Хотя Лев Николаевич и тогда уже исповедовал страстно принцип непротивления, но никогда не казался мне человеком смирившимся в каком бы то ни было смысле... Все в нем — глаза, манеры, способ выражения — говорило о том, что принцип, заложенный в него глубоко самой природой, — отнюдь не смирение и покорность, а борьба, страстная борьба до конца... если бы он действительно был такой «непротивленный», то вряд ли нажил бы себе столько яростных врагов... вплоть до знаменитого отлучения...»10.
Интересен рассказ Н.И. Тимковского о встрече с Толстым в предпасхальные дни в Москве, в Охотном ряду: «Толстой, по своему обыкновению, тотчас же заговорил о том, что его особенно занимало в ту минуту и о чем он, по-видимому, только что думал: «Представьте себе: вдруг, точно по мановению жезла, миллионы, десятки миллионов принимаются готовить куличи и пасхи. Чем это объяснить? Только тем, что они видят в этом какую-то истину. Иначе — какая сила могла бы заставить эти миллионы? Так и во всем: дайте им познать другую истину... и все эти миллионы бросят свои куличи и будут так же усердно делать другое... Вообразите, что сегодня все убедились в ненужности этих тротуаров, лавок, городовых, мостовых, домов и всего, что мы здесь видим: тогда завтра же от всего этого не останется камня на камне. И так непременно будет». Он долго говорил на эту тему с ожесточенным нетерпением, сильно стуча по камням тротуара палкой; моментами казалось, что он производит какие-то заклинания и вот-вот вызовет на свет могучего духа. Но вызывать было незачем: этот могучий дух сидел в нем самом»11.
Не менее характерна реакция Толстого на традиционное церковное Таинство — Крещение. Так, 12 января 1899 года он следующим образом ответил на просьбу одного из своих корреспондентов быть крестным отцом его ребенка: «Считаю невозможным принимать какое бы то ни было участие в одном из самых жестоких и грубых обманов, которые совершаются над людьми и который называется крещением младенцев».
Еще в «Критике догматического богословия» (1879-1880 гг.) Толстой утверждал, что служители культа «под видом каких-то таинств обманывают и обирают народ». А в «Воскресении» эта критика достигла своего апогея. Описывая Божественную литургию в 39-й и 40-й главах первой части романа, Толстой, по словам Н. Н. Арденса, не жалеет Сатирических красок, чтобы доказать: «Тут лгут все — и священник, манипулирующий «за перегородкой», и хор, затвердивший какие-то непонятные речения, и все молящиеся, которые кланяются и механически машут руками, и тюремные надзиратели, и арестанты, бренчащие своими кандалами»12. Изображая священнослужителя, совершающего Евхаристию, Толстой именует иконостас «перегородкой», ризу — «парчовым мешком», престол, на котором совершается пресуществление Святых Даров, — «столом», дароносицу — «чашкой», дискос — «блюдцем», воздух — «салфеткой».
В целом, акцентируя внимание на антагонизме народа и правящих классов, к которым Толстой причисляет духовенство, писатель внушает читателю, что не может быть никакого совпадения интересов разных сословий, никакой «божественной гармонии», о которой печется духовенство. Толстой обличает представителей Церкви «снизу доверху» — от рядового священника до обер-прокурора Святейшего Синода К. П. Победоносцева. Последний выведен в «Воскресении» под именем Топорова («говорящая» фамилия, напоминающая о топоре, орудии казни). В 21-й и 27-й главах третьей части романа с нескрываемой авторской симпатией нарисован образ безымянного сектанта-анархиста, обличающего царя и царские власти.
Заслуживает внимания и тот факт, что весь гонорар, полученный за публикацию романа «Воскресение» в журнале «Нива», был отдан Л. Н. Толстым на перевозку четырех тысяч сектантов-духоборцев в Канаду.
После выхода «Крейцеровой сонаты» и «Воскресения» церковным и официальным властям стало ясно, что ни о каком примирении Толстого с Церковью не может быть речи.
В ноябре 1899 года архиепископ Харьковский Амвросий, член Святейшего Синода, составил проект постановления Синода об отлучении Толстого. В марте 1900 года митрополит Киевский Иоанникий, первенствующий член Синода, секретным циркуляром обязал все Духовные консистории объявить подведомственному духовенству «о воспрещении поминовения, панихид и заупокойных литургий по графе Льве Толстом в случае его смерти без покаяния»13. В том же году первенствующим членом Синода был назначен митрополит Петербургский и Ладожский Антоний. С этим назначением связано появление слухов, о которых в своем дневнике А. С. Суворин писал 15 июня 1900 года: «Рассказывают, что митрополит Антоний разослал по всей России секретные циркуляры с строгим наказом всему духовенству не признавать графа Толстого православным. В этом циркуляре граф объявляется непослушным, враждебным критиком Православной Церкви и еретиком»14.
Известно также, что в литературных кругах консервативного толка вопрос об отлучении Толстого обсуждался на несколько лет раньше, поводом для чего послужила статья В. В. Розанова «По поводу одной тревоги гр[афа] Л. Н. Толстого» («Русский вестник», 1895 г., август). В ней В. В. Розанов публично «отчитал» Толстого за отступление от Православия.
В знаменитых «Трех разговорах...» В. С. Соловьева, появившихся спустя несколько лет («Книжки недели», 1899 г., октябрь), крупнейший русский философ-идеалист ясно выразил свой взгляд на Толстого как на «религиозного самозванца, фальсификатора христианства», предтечу лжемессии. В образе молодого князя — «моралиста и народника» В. С. Соловьев резко высмеял последователей Толстого, за которыми не признал никакой, даже относительной, правды. Все это в известной мере предвосхитило постановление Синода об отлучении Толстого от Церкви, которое нельзя считать чем-то неожиданным.
Наконец, 24 февраля 1901 года «Церковные ведомости» при Святейшем правительствующем Синоде» опубликовали Определение Святейшего Синода от 21-22 февраля 1901 года, № 557, с «Посланием верным чадам Православной Греко-Российской Церкви о графе Льве Толстом». В нем говорилось: «Известный миру писатель... граф Толстой, в прельщении гордого ума своего восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно перед всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его Матери, Церкви Православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры православной... В своих сочинениях и письмах, во множестве рассеиваемых им и его учениками по всему свету, в особенности же в пределах дорогого Отечества нашего, он проповедует, с ревностью фанатика, ниспровержение всех догматов Православной Церкви и самой сущности веры христианской... и, ругаясь над самыми священными предметами веры православного народа, не содрогнулся подвергнуть глумлению величайшее из Таинств, Святую Евхаристию. Все сие проповедует граф Лев Толстой непрерывно, словом и писанием, к соблазну и ужасу всего православного мира, и тем непри-кровенно, но явно перед всеми, сознательно и намеренно отторг себя сам от всякого общения с Церковью Православною. Бывшие же к его вразумлению попытки не увенчались успехом. Посему Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею... Посему, свидетельствуя об отпадении его от Церкви, вместе и молимся, да подаст ему Господь покаяние в разуме истины (2 Тим. 2, 25)».
Постановление Синода, составленное К. П. Победоносцевым и отредактированное митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским Антонием, совместно с членами Синода митрополитами Феогностом и Владимиром, архиепископом Иеронимом, епископами Иаковом, Мар-келлом и Борисом, было одобрено Николаем И, перепечатано всеми газетами и многими журналами, а впоследствии появилось в самых различных изданиях.
24 февраля 1901 года, то есть в тот же день, было издано распоряжение Главного управления по делам печати за № 1576 «о непоявлении в печати сведений и статей», относящихся к постановлению Синода. Однако, несмотря на это распоряжение, со страниц многих консервативных органов печати посыпались резкие обвинения и призывы покаяться, адресованные Толстому.
В день отлучения, 24 февраля 1901 года, как отмечает в своем дневнике от 6 марта С. А. Толстая, толпа студентов и рабочих, собравшись в Москве на Лубянской площади, кричала: «Ура Льву Николаевичу! Привет великому человеку!» В Хамовнический переулок хлынул поток телеграмм, писем, адресов, корзин с цветами, посетителей — с изъявлением солидарности с Толстым и выражением негодования в адрес Синода. В многочисленных гектографических и рукописных копиях появились язвительные карикатуры, сатирические стихотворения анонимных авторов, в которых высмеивался Синод и превозносилась непреклонность Толстого. В то же время со стороны правых кругов раздалась критика в адрес Синода: отлучение вместо анафемы (а Толстой не был предан анафеме15) было сочтено слишком мягкой, недейственной мерой.
Всемирная слава писателя, его огромная популярность к этому времени были так велики, что народ не безмолвствовал. «По всей Москве только и разговоров, что о студентах и об отлучении Льва Николаевича, на стороне которого симпатия всего простого народа — извозчиков, лавочников, прислуги, не говоря уже о фабричных рабочих»16. «Мужики объясняют это отлучение так: «Это все за нас; он за нас стоит и заступается, а попы и взъелись на него»17. Таковы были отклики современников.
Западная пресса освещала события в искаженном свете. Татьяна Львовна Сухотина-Толстая, дочь писателя, находившаяся в то время в Риме, писала матери 4 марта 1901 года: «Во всех иностранных газетах были известия о том, что Лева (Лев Львович Толстой. — В. Н.) арестован домашним арестом в Петербурге, а папа выслан в Ясную Поляну без права выезда. Были напечатаны подробные разговоры, будто бы происходящие в нашей семье. Вы будто бы стояли за выезд за границу, а папа был против... Мне здесь грозят большими неприятностями за искаженный разговор с одним студентом, который я сегодня опровергла в газете»18.
18 марта 1901 года Л.Н. Толстой получил телеграмму об избрании его почетным членом Гейдельбергского литературного общества в США, штат Огайо. А несколько позднее его избрали почетным членом Юрьевского университета в Дерпте (ныне Тартуский университет) одновременно с протоиереем Иоанном Кронштадтским. Святой праведный Иоанн Кронштадтский так объявил о своем отказе в письме на имя ректора университета: «Я не желаю ни под каким видом быть членом той корпорации, хотя и почтенной и высокоученой, которая поставила меня, по прискорбному недоразумению, наряду с безбожником графом Л. Толстым, злейшим еретиком нашего злополучного времени, превзошедшим в своем высокоумии и гордыне всех бывших когда-либо еретиков. Не хочу быть рядом с антихристом»19.
Несмотря на аналогичные заявления других церковных деятелей, Лев Толстой был оставлен почетным членом Юрьевского университета. Но нужно учитывать и то обстоятельство, что отлучение Толстого от Церкви, выявив в тогдашнем обществе широкий спектр расхождений, почти всеми, даже близкими к Церкви людьми, расценивалось не как сакральный акт (каким была бы анафема и в известной степени было отлучение), а как преходящая, своего рода политическая мера воздействия.
Широкое распространение получило письмо С. А. Толстой, направленное 26 февраля, то есть через два дня после отлучения, митрополиту Антонию. Жена Толстого писала: «Горестному негодованию моему нет пределов. И не с точки зрения того, что от этой бумаги погибнет духовно муж мой: это не дело людей, а дело Божье... Но с точки зрения той Церкви, к которой я принадлежу... которая громко должна провозглашать закон любви, всепрощения, любовь к врагам, к ненавидящим нас, молиться за всех, — с этой точки зрения для меня непостижимо распоряжение Синода»20.
Из ответа митрополита Антония от 16 марта 1901 года можно было уяснить одно: «О Вашем муже, пока жив он, нельзя еще сказать, что он погиб, но совершенная правда сказана о нем, что он от Церкви отпал и не состоит ее членом, пока не покается и не воссоединится с нею»21.
Представители духовенства все еще надеялись, что отлучение заставит Толстого «покаяться и воссоединиться» с Церковью...
Все ждали ответа самого Толстого. И он последовал 4 апреля 1901 года. «... Учение Церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства...» — вновь провозглашал Толстой. И заявлял: «Я действительно отрекся от Церкви, перестал исполнять ее обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей и мертвое мое тело убрали бы поскорей, без всяких над ним заклинаний и молитв... Если есть что священное, то никак уже не то, что они называют таинством, а именно эта обязанность обличать их религиозный обман, когда видишь его»22.
Таков был ответ Толстого, ставший еще одним (и при этом одним из самых сильных) выступлений писателя против Церкви. Не удивительно ли, что и после этого не хотели расстаться с мыслью о возможности его покаяния? Епископ Ямбургский Сергий, ректор Санкт-Петербургской Духовной Академии (будущий Патриарх Московский и всея Руси, 1943-1944 гг.), писал о Толстом после его отлучения: «Ему обратиться теперь труднее, чем кому бы то ни было. Но покуда он здесь... до тех пор мы можем надеяться на милость Божию...»23.
Таковым надеждам не суждено было сбыться. Вся деятельность Толстого после отлучения подтвердила непреклонную силу его поистине титанического противоборства, нанесшего очень ощутимый удар не только Русской Православной Церкви, но и всему дореволюционному строю...
Чрезвычайно интересна последующая эволюция Толстого, непосредственные причины и следствия духовного кризиса, вызвавшего уход писателя из Ясной Поляны, предсмертное посещение Оптиной пустыни и Шамординского монастыря. Это неожиданное посещение расценивается некоторыми исследователями как попытка покаяния и примирения с Церковью24. Приверженцы весьма и весьма спорной применительно к Толстому версии о «блудном сыне» пытаются выдать желаемое за действительное, как это делает, например, И.А. Бунин в своем знаменитом «Освобождении Толстого». Психологически это понятно и заманчиво, ведь тема блудного сына, воплощенная в шедеврах мировой литературы и искусства, подкупает и умиляет идеалом примирения и прощения. Но при любом самом плюралистическом, более или менее объективном подходе к данной проблеме следует учитывать слова самого Толстого, записанные им после беседы с архиепископом Тульским Парфением 22 января 1909 года: «... возвратиться к Церкви, причаститься перед смертью я так же не могу, как не могу перед смертью говорить похабные слова или смотреть похабные картинки, и потому все, что будут говорить о моем предсмертном покаянии и причащении, — ложь...»25.
Заключение
Л. Н. Толстой ушел из этой жизни непримиримым врагом Православной Церкви. Как сказал о нем старец оптинский Варсонофий, «хотя он и лев, но не смог разорвать кольца той цепи, которою сковал его сатана».
1 О лжеучении графа Л. Н. Толстого. // Южный край. Харьков. № 34 от 5 марта 1891 года.
2 Никанор (Бровкович), архиеп. Херсонский и Одесский. Восемь бесед. Одесса, 1891.С. 41.
3 Там же. С. 120.
4 С. А. Толстая. Письма к Л. Н. Толстому. М., 1936. С. 261
5 Памяти Константина Николаевича Леонтьева. СПб., 1911. С. 135.
6 Л. Л. Толстой. В Ясной Поляне. Прага, 1923. С. 59-60.
7 Отчеты о состоянии Тульской епархии за 1886—1899 годы // Неделя. 1969. № 39 (499). С. 20.
8 Цит. по: Н. Ф. Федоров. Указ. соч. С. 276.
9 С. Булгаков. Автобиографические записки. Посмертное издание. Париж, 1946. С. 108.
10 Сборник воспоминаний о Л. Н. Толстом. М, 1911. С. 47.
11 Там же. С 49.
12 Н. Н. Арденс (Н. Апостолов). Творческий путь Л. Н. Толстого. М., 1962. С: 496.
13 Толстовский ежегодник. М., 1912. С. 158.
14 Дневник А. С. Суворина. М.-Пг., 1923. С. 242.
15 И в этом отношении, как правильно указывает Г. И. Петров в своей книге «Отлучение Льва Толстого» (1-е изд. 1964 г., 2-е 1978 г.), А. И. Куприн в известном рассказе «Анафема» допустил фактическую неточность.
16 Листки «Свободного слова». 1901. № 23. С. 17.
17 В. И. Срезневский. Отражение в русском обществе отлучения Л.Н. Толстого от Церкви по сведениям департамента полиции // Толстой. Памятники творчества и жизни. Вып. 3. М., 1923. С. 108.
18 Н. Н. Гусев. Летопись жизни и творчества Льва Николаевича Толстого. 1891-1910. М, 1960. С. 373.
19 П. Сергеенко. Толстой и Иоанн Кронштадтский // Толстой и его современники. Очерки. М, 1911. С. 263-264.
20 Дневники Софьи Андреевны Толстой. Ч. 3. М.: Север, 1932. С. 146-147.
21 Церковные ведомости. 1901. № 17.
22 Миссионерское обозрение. 1901, № 6
23 Сергий (Страгородский), епископ. По поводу «Верую» Л. Толстого. Психология его отречения // Свобода и христианство. Кн. 13. СПб., 1906. С. 17.
24 См.: Новое об умершем Л. Н. Толстом. М., 1910; А. Ксюнин. Последние дни Толстого в монастырях / Новое время, 1910, 24 ноября; А. Ксюнин. Уход Толстого. СПб., 1911; В.А. Маклаков. О Льве Толстом. Париж, 1929; Nikolas Weisbein. L"evolution religievse de Tolstoi. Paris, 1960; И. А. Бунин. Освобождение Толстого // Собр. соч. Т. 9. М., 1967. С. 5-165.
25 Б. Мейлах. Уход и смерть Льва Толстого. М.-Л., 1960. С. 296-297.
К оглавлению — на предыдущую страницу
На главную страницу сайта Globi.ru
На главную страницу библиотеки Globi.ru
Библиотека сайта Globi.ru
Няма коментари
Вашето мнение
За да оставите коментар, моля влезте с вашето потребителско име и парола.
