...Иначе смотрит на нравственность Толстой. Для него она не средство, а цель, и нравственное состояние людей – главный критерий прогресса человечества. И наоборот, улучшение внешних условий жизни – социальных, экономических и всех прочих – это лишь средство для более быстрого движения к нравственной цели. Конечно, он хочет и старается доказать, что предлагаемый им путь ненасильственной индивидуальной борьбы с социальным злом – единственно эффективный, потому что только он уничтожает корень зла, насилие, все же остальное только заменяет одну форму насилия другой. На многих страницах своих трактатов и писем он отвечает на бесчисленные воз­ражения оппонентов: как быть с преступниками, с сумасшедшими, что делать, если на страну нападут враги, сколько времени потребуется, чтобы большинство людей достигло необходимого уровня нравственного сознания, и т.д. и т.п. Но все эти соображения о возможных последствиях поступков, совершаемых из нравственных побуждений, представляются ему если и не второстепенными, то во всяком случае не решающими. Решающим является требование нравственного закона. Не случайно последняя запись в дневнике, продиктованная им за четыре дня до смерти, заканчивается его любимой французской пословицей: делай, что должно, и пусть будет, что будет.

Духовные и иравствнные уроки Толстого

Предвижу иронические вопросы: уж не собирается ли автор спустя 80 лет после смерти писателя произвести его в великие философы? И неужели нас всерьез хотят уверить, что именно Толстой решил все проблемы человеческого бытия, над которыми тысячелетиями бились лучшие умы человечества? Нет, Толстой действительно не был большим философом. Но он был больше, чем философом. Великая личность Толстого не сводится к совокупности его идей. Они важны и дороги нам потому, что только через них и благодаря им мы можем представить себе силу породившего их духа.

Сейчас много говорят о «дефиците духовности». Но спросите, что это такое, – и вы не получите ясного ответа. Вам будут говорить о творческом отношении к своей работе, о том, что мы должны знать свои «корни», о необходимости приобщения к высокому искусству, о воспитании в себе благородных чувств и т.д. И первый (быть может, самый важный) урок Толстого заключается в том, что он дает прямой ответ на поставленный вопрос. Занятие наукой, искусством, историей, говорит он, не заслуживает названия духовной жизни и относится к ней примерно так же, как приправа или соус к пище. Духовная жизнь начинается у человека с того момента, когда он задает себе главный вопрос жизни: для чего я живу? – и обнаруживает, что привычные ответы – это только способ закрыть глаза, не думать о пугающе-непостижимой тайне жизни и смерти. Духовная жизнь – это стремление уяснить себе назначение человека и непрестанная работа над собой, чтобы хоть в малой степени соответствовать этому назначению.

И это не пустая декларация. Он сам показывает пример именно такой – непрекращающейся, трудной, но возвышающей человека духовной работы, а его письма и дневники предоставляют нам уникальную возможность наблюдать ее вблизи. В 1902 г., записывая в дневник план авто­биографической драмы «И свет во тьме светит», Толстой намечает основные этапы духовного пути своего героя: «1) Восторг познания истины. 2) Желание и надежда сейчас осуществить ее. 3) Разочарование в возможности осуществить ее в мире, надежда осуществить ее в своей жизни. 4) Разочарование и в этом, и отчаяние. 5) Всё для души, не заботясь о последствиях»25. Драма осталась неоконченной, и это символично, ибо сам Толстой до последнего дня не прекращал борьбы за осуществление истины и в своей жизни, и в мире. И когда со страниц его писем и дневников эта борьба предстает перед нами во всем драматизме, когда мы ощущаем гигантские усилия Толстого искоренить в себе всякие эгоистические побуждения и, действуя в духе любви, что-то изменить в своей жизни, в безнадежно складывающейся семейной ситуации, в основанной на насилии жизни людей, мы начинаем понимать, что такое истинная духовность, и часть его духовной силы передается и нам.

Но, углубляя и обогащая наши представления о духовной жизни человека, Толстой одновременно дает нам и более конкретный урок: он предостерегает от упрощенного подхода к нравственности. Связывая основной принцип нравственного со смыслом жизни человека, он на первый взгляд неоправданно усложняет простой и ясный вопрос: почему мы должны подчиняться нравственным требованиям? Потому, учат нас в школе, что мы живем в обществе. Потому, говорит Толстой, что таково назначение человека, и еще потому, что это отвечает самому глубокому стремлению нашей души. Этика общественного долга не вызывает вопросов, но, к сожалению, мотивы нравственного поведения в этой этике – боязнь общественного осуждения и соображения об общей пользе – не порождают особого энтузиазма. Этика Толстого вызывает сомнения и требует серьезных размышлений. Зато она возвышает человека, дает ему чувство свободы и собственного достоинства, сообщает силу, которая делает его способным на нравственный подвиг. Этика, порождаемая требованиями общества, даже если освободить ее от всякой классовой ограниченности, всегда останется утилитарной и потому весьма относительной. Так что и в том, что касается философских проблем нравственности и нравственных ценностей, нам было бы гораздо полезнее поучиться у Толстого, нежели с унылым однообразием твердить о его «ошибках», глядя на него сверху вниз с высоты нашей современной учености.

Так кто же он – тот Толстой, к которому хотелось привлечь внимание? Философ, моралист, религиозный мыслитель, учитель жизни, пророк, утопист? Не знаю. Не могу дать определения исходящей от него огромной духовной силе. Бесспорно лишь одно: мы все еще очень слабо представляем себе гигантские масштабы этой великой личности. И потому, несмотря на огромные тиражи книг, о нем сегодня можно сказать те же слова, которые он сам некогда сказал о Герцене: он ожидает своих читателей впереди.