Потребителски вход

Запомни ме | Регистрация
Постинг
28.11.2010 16:32 - За религиозния комунизъм на секретаря на Ленин
Автор: tolstoist Категория: Политика   
Прочетен: 779 Коментари: 0 Гласове:
0



ОТНОШЕНИЕ

ЛЕНИНА И БОЛЬШЕВИКОВ

К КОММУНИСТИЧЕСКИМ ФОРМАМ

РЕЛИГИИ

------------------

Из книги А. Эткинда

“Хлыст (Секты, литература и революция)”.

М., 1998

_______________________________________________________________________________________

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

Нынешние противники коммунизма говорят о Ленине и большевиках исключительно как о богоборцах, разрушителях православия и врагах всякой религии. Такого же мнения придерживаются и некоторые коммунисты-атеисты, поверхностно знающие этот вопрос. Теперь и тем, и другим предстоит убедиться в обратном.

Прежде всего следует сказать, что в христианстве с 3-го века существует два православия. Первое - общинное православие, восходящее к первоапостольской коммуне. Никто не будет отрицать, что первые христиане во главе с Апостолами были православными. Это новозаветное православие проповедует построение Царства Божьего на земле - справедливого общества без богатых и бедных. Общинное православие известно и под названием утопического коммунизма.

Другое православие утверждает, что справедливое общество на земле невозможно, Царство Божие надо искать не на земле, а дожидаться за гробом в потустороннем мире на небе. На земле же все порядки установлены Богом и должны оставаться неизменными, Ветхий Моисеев закон дан на вечные времена. Это православие близко к фарисейской ереси, оно исповедует Ветхий завет, якобы обновленный Христом.

На Руси разделение на два православия произошло следом за принятием христианства. Ветхозаветное православие стало вероисповеданием официальной церкви. Вскоре появилось “Слово о лживых учителях”, разоблачающее духовенство: лжеучителя скрывают слово Божие от народа, прислуживают власть имущим и ради того “простейшим учением учат, а разумное, дивное, правое таят”. В 13 веке уже упоминаются “общества верных”, отделившиеся от официальной церкви.

С реакционной “казенной религией” официального православия, которая освящала и защищала эксплуататорский строй и служила эксплуататорам, действительно боролись большевики во главе с Лениным. И не только они – в России назревала религиозная Реформация. Свершившаяся социалистическая Революция и последующие меры по отношению к реакционному духовенству ускорили ее проведение сверху.

Наряду с официальным православием в России в конце 19 в. существовало общинное православие в виде отдельных групп и сект: духоборов, молокан, штундистов, сютаевцев, хлыстов и др. Гонимые самодержавием и официальной церковью, эти сектанты были союзниками большевиков в борьбе с отживающим строем, а затем в строительстве социализма.

Книга А. Эткинда “Хлыст (Секты, литература и революция)” – это его докторская диссертация, защищенная в университете Хельсинки. Посвящена она русским религиозным общинам рубежа 19-20 веков, влиянию их идей и коллективных форм жизни на интеллигенцию и литературу, на радикализацию общественной мысли в направлении Революции, чаяния Апокалипсиса, чтобы скорее построить Царство Божие на земле. Общинные секты в России подготовили почву для победы большевизма.

Автор прослеживает судьбу русского общинного сектанства в советский период, борьбу с ним антирелигиозников во главе с Троцким. После смерти Ленина враги сектантской “утопии” одержали верх. Многие из них оказались не только врагами сектантов – они проявили себя также противниками ленинизма и врагами народа.

Надо сказать, однако, что сам А. Эткинд отнюдь не является приверженцем ни сектантской, ни большевистской “утопии”. Соратник Чубайса и Старовойтовой, космополит-американист, чуждый христианства, он не касается евангельских истоков коммунизма. Его интерес к русскому “утопическому” сознанию – это интерес патологоанатома, который исследует распятое тело для того, чтобы доказать, какой опасной наследственной болезнью было оно заражено, и эпидемии которой надо опасаться в дальнейшем. Как писал сам А. Эткинд о себе и ему подобных в 2001 году: “Мы живем в обществе, которое с трудом, со страхом и сопротивлением избавляется от вековых предрассудков и злостной эксплуатации, - от квазирелигии, каковой был коммунизм. Мы живем в эпоху нового Просвещения… Я вижу вокруг себя динамичных, политизированных людей, интеллектуалов и студентов. Они ненавидят советское прошлое и готовы к борьбе с его рецидивами. Они давно привыкли к свободе собственности. Они переизобретают свои идентичности. В этом им, может быть, помогут и мои книги. Нам всем очень многого не хватает, но наша “антропология” совсем иная, чем кажется самозванным антропологам. Те, кто не видят разницы, опасны для нас и для власти. Разница измеряется мегатоннами насилия, которые понадобятся, чтобы вернуть нас в состояние “совков””.

Но, несмотря на антисоветизм и антикоммунизм Эткинда, для нас тем не менее являются ценными собранные им архивные материалы и факты, свидетельствующие о взаимодействии коммунистического сектантства и большевиков в строительстве нового общества. Эти материалы восполняют пробелы в наших знаниях, заново открывают замалчиваемые страницы истории Коммунистической партии и Советского государства. Хотел сам автор или нет, но ему пришлось сказать правду о Ленине и его противниках – от фактов никуда не уйдешь.

Эти материалы и предоставляются вниманию читателей.

А.И. Бусел

____________________________________________________________

ПЕРЕКРОИТЬ ЖИЗНЬ

Мы не знаем, каковы были впечатления молодости Владимира Ульянова и Владимира Бонч-Бруевича. Религиозные переживания наверняка не были чужды этим людям. В критический момент смертельной болезни Ленина, его лицо напомнило Бонч-Бруевичу распятого Христа, и он поделился своим переживанием с революционным читателем1. Известен рассказ о встрече в 1890 году молодого Ульянова с двумя сектантами из тех, кого так много было на родной Волге. Между собеседниками оказалось много общего — стремление “перекроить жизнь”, сплотить людей “в единую братскую семью” и устроить “рай на земле”. Будущий вождь реагировал с увлечением: “Эти силы необходимо объединить и направить к общей цели”2. В своих ранних работах Ленин ссылался на рост сектантства, считая его “выступлением политического протеста под религиозной оболочкой”3 (фразеология, разработанная еще в 1860-х годах). Ленин требовал от Бонч-Бруевича “всякие сведения о преследовании сектантов” и предлагал рассылать сектантам Искру4. Бонч-Бруевич докладывал в 1903: “Сектанты охотно брали и читали революционную социалистическую литературу и распространяли ее. Отзывы о литературе были в общем весьма благоприятны”5. Сектанты участвовали в доставке Искры через Румынию в Россию6; возможно, среди них были “многочисленные в окрестности русские скопцы”, с которыми в черноморском поместье Раковского общался в 1913 году Троцкий7.

Согласно воспоминаниям Бонч-Бруевича, Ленин интересовался возможностями повто-рения в России религиозного восстания, типа пуританской революции Кромвеля или ана-баптистской революции Мюнцера. “Вам бы следовало вникнуть в материалы о тайных группах революционного сектантства, действовавших во время событий Крестьянской войны в Германии. [...] Есть ли что-либо подобное в нашем сектантстве?” — ориентировал Ленин своего сотрудника8. Особенно “много общего” Ленин находил между русскими крестьянскими восстаниями и апокалиптическим царством в Мюнстере 1525 года, о кото-ром он читал у Энгельса. “Сверьте опыт. Сделайте это ответственно и как можно более трезво. Нам нужны реальные политические выводы, пригодные для практики нашей борь-бы”, — просил будущий вождь мировой революции9. Просматривая рукописи русских сектантов из коллекции Бонч-Бруевича, Ленин был способен к довольно тонким замеча-ниям на исторические темы: “Это то, что в Англии было в 17-м веке. Здесь, несомненно, есть влияние той литературы, вероятно, пришедшей к нам через издания Новикова”10.

Бонч-Бруевич называл сектантство “вековой тайной народной жизни”11 и умел говорить с сектантами на их тайном языке.

Прошу усердно [...] всех братьев Новоизраильской обшины заняться [...] изложением глубины учения израильского и широты полета Вашего в исканиях пути шествия и жизни всего дома Израиля, от дней Ноя и времен Авраама, Исаака и Иакова и до наших дней, —
печатно обращался будущий Управделами Совнаркома к членам хлыстовской обшины12. Николай Валентинов, имевший свой опыт политической пропаганды среди сектантов, так вспоминал Бонч-Бруевича, которого знал по женевской эмиграции 1904 года:

Бонч превосходно знал все сектантские течения России. Подобно палеонтологу, рассматривающему остатки вымерших животных [...] Бонч как бы с лупой анализировал разные формы и содержания сектантской мысли, классифицировал их по отделам, подотделам, ища за туманными схоластическими (...] выражениями политический и социальный смысл13.
В версии сектантской истории, написанной Бонч-Бруевичем в 1911 году, хлыстовство наследовало главным европейским ересям, бо-гомилам и альбигойцам, а то и прямо, без посредников, гностицизму14. В 18 веке, по словам Бонч-Бруевича, “повсюду в России, — как-то сразу и неожиданно, — начинают открывать общины, в глубокой тайне организованные”. В его подходе к истории сектантских общин слышится отзвук так хорошо знакомой ему внутрипартийной борьбы:

дробление общин и их учений [...] всегда дает право сделать заключение о длительном, предшествующем процессе возникновения, сплочения, развития, известного подъема и, наконец, самокритики, результатом которой, в связи с другими обстоятельствами, иногда бывает отпадение части приверженцев общины от своей прежней организации15.
Вместе с тем “сильный корень” духовного христианства, в который он зачисляет "Старый Израиль" (то есть традиционное хлыстовство), духоборчество, "Новый Израиль" и "духовных молокан", по-прежнему здоров, целен и чужд внутренних расколов. Бонч-Бруевич даже организовывал встречи закавказских духоборов с новоизраильтянами, чтобы доказать “буквальное тождество” их взглядов16 и обосновать свою надежду, что “они, в конце концов, сольются в одну общую организацию”17. Бонч-Бруевич видел тогда русскую историю так: “из недр порабощенного народа вот уже девять веков почти беспрестанно выступают [...] народные революционеры”18, и они идут “широкой, демократической дорогой к идеалу полного социального равенства и человеческой свободы”19. Теперь же народные революционеры выступают из недр для того, чтобы слиться с революционерами профессиональными. И правда, контакты складывались хорошо:

Сектанты нашему товарищу очень понравились. Он ими прямо очарован и говорит, что совсем иначе представлял себе русских сектантов [...] Они удивительно терпимы и находят, что революция в России неизбежна и чем скорее она произойдет, тем лучше [...] Сектанты и их движение громадный плюс русскому революционному движению20.
В этом — ключ к аграрной политике партии: путь социал-демократов в деревню лежит через давно существующие там “прекрасные сектантские организации”21. Особо притягивали Бонч-Бруевича хлысты:

секта наиболее воинственная по своим воззрениям, наиболее сплоченная и организованная [...] Хлыстовская тайная организация, охватившая огромные массы деревень и хуторов юга и средней части России, распространяется все сильней и сильней22.
На 2-м съезде РСДРП 1903 года Ленин зачитывал доклад Раскол и сектантство в России, написанный Бонч-Бруевичем.

Секта хлыстов очень многочисленная. Эта секта тайная, и потому об ее учении очень мало было напечатано в легальной прессе сколько-нибудь правдоподобных сведений [...] Эта секта наиболее организованна, конспиративна и сильна.
Учение хлыстов впитало в себя многое из “христианского коммунизма”, рассказывал Бонч-Бруевич устами Ленина, а именно уничтожение частной собственности и буржуазного института семьи. В резолюции, написанной Лениным и принятой с поправками Плеханова, сектантство характеризовалось как “одно из демократических течений, направленных против существующего порядка вещей”, и “внимание всех членов партии” обращалось на работу с сектантами23. От себя лично Бонч-Бруевич добавлял больше красок:

С политической точки зрения хлысты потому заслуживают нашего внимания, что являются страстными ненавистниками всего, что исходит от [...] правительства [...] Я убежден, что при тактичном сближении революционеров с хлыстами мы можем приобрести там очень много друзей24.
Личный друг и многолетний сотрудник Ленина искренне верил: стоит развернуться социалистической пропаганде среди сектантов — “и эта народная среда тронется, широко и глубоко, и [...] под красным знаменем социализма будут стоять новые [...] ряды смелых (...] борцов за новый мир”25.

Согласно постановлению 2-го съезда РСДРП, Бонч-Бруевич редактировал Рассвет, пропагандистский листок для распространения среди сектантов. Газета, по-видимому, не пользовалась поддержкой со стороны партийной верхушки. Бонч-Бруевич рассказывал, однако, что Ленин прочитывал все номера Рассвета и призывал коллег в нем сотрудничать26. “Кое-что все-таки сделано: связи среди сектантов расширяются [...] Считаю закрытие "Рассвета" преждевременным и предлагаю продолжать опыт”, — говорил Ленин на заседании Совета РСДРП в июне 1904 года27. Совет, тем не менее, постановил газету закрыть. История Рассвета показывает сектантский проект скорее идиосинкратическим увлечением Ленина и Бонч-Бруевича, чем генеральной линией партии; но именно эти люди, с этим своим увлечением, завоевали победу в партии и стране.

Романтизация хлыстовства в ранних статьях Бонч-Бруевича являлась беспрецедентной: в этом отношении им уступают даже самые увлеченные тексты его главного предшественника, Афанасия Щапова.

Хлыстовская тайная организация, охватившая огромные массы деревень и хуторов юга и средней части России, распространяется все сильней и сильней [...] Хлыстовские пророки — это народные трибуны, прирожденные ораторы, подвижные и энергичные, главные руководители всей пропаганды.28
Ссылаясь на “достаточное количество точных данных”, Бонч-Бруевич характеризует хлыстовских пророков как людей с “наиболее развитой психикой”, которые “вполне заслуженно пользуются огромным влиянием на тысячи своих "братьев"”. По мнению сектоведа-большевика, хлысты ждали “великого примирителя”. Этот “человек с могучей волей, настоящий второй Христос” объединит все их обшины. Можно только догадываться, с какой ностальгией эмигранты слушали эти рассказы. Бонч-Бруевич рассказывал о хлыстовских христах точно теми же словами, которыми вскоре он сам и другие будут рассказывать о большевистских вождях:



такой “пророк” своим простым, понятным, остроумным словом всегда сумеет ответить запросам массы, всегда сумеет влить в ее недра достаточно бодрости, подкрепить во время несчастий, поднять малодушных и заставить всех и все поверить, что приближается время “суда Божия”29.
Согласно Бонч-Бруевичу, первой попыткой объединения сектантских масс стала деятельность хлыстовского лидера Кондратия Малеванного. Несмотря на его “огромный талант”, властям удалось затушить поднятый им “народный пожар”, с грустью сообщает Бонч-Бруевич. История Малеванного была хорошо известна30. Он сидел в сумасшедшем доме, когда в селе Павловки Харьковской губернии произошли беспорядки, которые связывались с его именем. 16 сентября 1901 толпа из 200—300 человек, двигаясь с криками “Правда идет! Христос воскрес!” разгромила церковь, но скоро была рассеяна полицией и прихожанами. Под суд пошло 68 человек, из них 20 женщин; участники были немолоды31. Бонч-Бруевич писал о лидере событий Моисее Тодосиенко как о “типичном — но не из крупных — хлыстовском агитаторе”; но по его следам скоро появится “движение сильное, активное, которое никакими урядниками и судами не остановишь”32. Тодосиенко называл себя последователем Малеванного; он даже симулировал сумасшествие, чтобы таким способом навестить своего учителя, называвшего себя Христом33. Остальных суд идентифицировал как штундистов. Но классический вопрос миссионерской сектологии — к какой секте принадлежат преступники? — оказался запутан тем, что в Павловках и окружающих деревнях давно жили толстовцы. Тут находилось бывшее поместье князя Дмитрия Хилкова, который в 1886 раздал земли крестьянам и потом пропагандировал среди них толстовское учение. Получалось, что русские протестанты-штундисты последовали призывам хлыста, а крестьяне, считавшиеся толстовцами, приняли участие в насильственных действиях. Эта история еще раз показала недостоверность миссионерских классификаций, правительственной статистики и вообще всего понятийного аппарата, существовавшего в области сектантства. По-своему Бонч-Бруевич был прав: столь зыбкий материал допускал самые радикальные интерпретации.

Революционной энергии в деревне недостаточно потому, что делу мешают толстовцы, — считал Бонч-Бруевич. В деятельности толстовского лидера Владимира Черткова он находил “ничтожные попытки контрреволюционных деятелей задержать богатырский поток русского революционного движения34. В другой статье в лондонской Жизни Бонч-Бруевич брал под защиту и преследуемых Синодом старообрядцев; но его чувства к ним, конечно, не идут в сравнение с восторгом, с которым он рассказывал о хлыстах35. Противопоставление сектантов старообрядцам было естественным способом разрешить проблему, которая к этому времени была хорошо осознана: раскол в целом был большой и независимой от государства силой — самой большой негосударственной группой в России; но, взятый в целом, он был безнадежно консервативен36. Бонч-Бруевич был далеко не первым, кто искал выход на пути противопоставления групп внутри раскола: одни слишком умеренны, зато другие очень радикальны.

В своем многотомном издании, Материалах по истории сектантства и старообрядчества, Бонч-Бруевич проводил ту же линию на смычку религиозного и политического диссидентства37. Одной из причин этой идеологической конструкции был финансовый интерес. Старообрядец Савва Морозов финансировал большевиков до и после 1905 года, выделяя по 24 тыс. рублей ежегодно на издание Искры и перед своим самоубийством завещав им еще 60 тысяч, сумму близкую к годовому бюджету партии38. Филантропия Морозова была самой яркой, но не единственной в своем роде. Другой миллионер из старообрядцев, Николай Рябушинский, взялся за финансирование журнала Золотое Руно и других предприятий русских символистов, по-своему тоже радикального движения39. Его брат Павел Рябушинский издавал старообрядческую Церковь и ряд прогрессистских газет, считая своей задачей сближение раскольничьих согласий и сект с умеренной политической оппозицией. Скорее всего, подобной поддержкой располагали и Материалы Бонч-Бруевича, хотя сам он никогда не вспоминал о ней. (…)

УПРАВЛЕНИЕ ДЕЛАМИ

Полемика между большевиками и другими социалистами велась вокруг вопроса об общине: народники верили в ее будущее, большевики считали ее разложившейся. Примерно те же функции, что их предшественники, славянофилы и народники, приписывали крестьянской общине, большевики возлагали на государственную власть. По теории народничества, “большая, многодворная сельская община — ненормальная община”40: слишком сложно в ней проходят переделы земли, "миру" приходится делегировать ответственность выборным представителям, а отсюда уже недалеко до нелюбимой процедурной демократии, и вообще начинаются недоверие и конфликты. Народнический идеал, как показывала практика, осуществим только в малой сельской общине из нескольких дворов, где дела решались по-семейному; но мало кто из людей, мысливших по-государственному, мог этим удовлетвориться. Разница, проблематичная в теории, на практике была огромной. Народники-эсеры, при всем желании, не могли договориться с государственниками-большевиками ни по одному вопросу реальной политики.

Наблюдения за сектантскими общинами давали другую модель для формирования теории государства. Все то, что социалисты-этнографы вплоть до Пругавина и Бонч-Бруевича с воодушевлением называли “сектантскими общинами”, находя это в секте "общих", у выгорецких поморцев, у хлыстов-дурмановцев41, у "Нового Израиля", вовсе не являлось обшинами в народническом смысле слова. В самом деле, ни в одном из этих случаев не было и намека на прямое самоуправление, на сентиментальные акты полюбовного передела земли и имущества в соответствии с крестьянскими нуждами. Наоборот, всякий раз описывалась жесткая иерархическая организация, коллективизация земли и орудий производства, а иногда и личного имущества, безусловное отчуждение продуктов труда, централизованное распределение потребительских ценностей и, наконец, массивная идеологическая индокринация. То была модель тоталитарной утопии всеобщего подчинения, но никак не романтической утопии всеобщей любви; идея колхоза, но не коммуны; образ государства, но не общины. Люди конца 19 века могли и не видеть отличия этих социальных экспериментов от народнического идеала. Но Ленин постоянно толковал о некомпетентности “друзей народа”. В этой полемике он опирался “не на одни статистические данные”, но на “зоркие наблюдения” над крестьянской жизнью42. Поэтому он нуждался в поддержке Бонч-Бруевича — политика, имевшего самые необычные представления о пристрастии крестьянских масс к коммунизму; специалиста, авторитетно заявлявшего о соответствии самых радикальных идей тайным мечтам народного духа; эксперта первой величины, знания которого о "народе" мало кто мог поставить под вопрос. Вполне вероятно, что в интересе к русскому сектантству как образцу для большевистского государства — интересе, мало разделяемом другими товарищами, — крылся один из источников необычно дружеского отношения Ленина к Бонч-Бруевичу.

Собственно религиозный компонент редких интересов Бонч-Бруевича нельзя исключить, но о нем нам вряд ли дано узнать: очевидно, что его качества, необычные для большевика, постоянно использовались в политических целях. Когда ему угрожал арест за подпольную деятельность, его друзья использовали “толстые тома Бонча, в которых очень пространно и очень скучно говорилось о раскольниках”, в качестве доказательства его невиновности. “Разве может автор этих книг быть революционером?” — говорили светские дамы своим влиятельным друзьям; “это слишком скучно и слишком "божественно" для большевиков”43. Но даже в самое горячее время, работая с Бонч-Бруевичем в Кремле, Ленин находил время на его коллекцию сектантских автографов:

Владимир Ильич очень интересовался рукописями сектантов, которые я собирал [...] Особенно заинтересовали его философские сочинения. Как-то раз, когда он особенно углубился в их чтение [...] сказал мне: “Как это интересно. Ведь это создал простой народ [...] Ведь вот наши приват-доценты написали пропасть бездарных статей о всякой философской дребедени (...) вот эти рукописи, созданные самим народом, имеют во сто раз большее значение, чем все их писания”44.
Идея о том, что будущее России связано с коммунистическими настроениями религиозных сект, не принадлежала ни Бонч-Бруевичу, ни Ленину. Многие названия старых русских сект, о которых Бонч-Бруевич рассказывал партии начиная со 2-го съезда РСДРП по 13-й, были популярны среди народников начиная еще с 1860-х годов, когда природу их “политического протеста” впервые описал Афанасий Щапов. Среди тех или иных из этих сект пропагандировали Василий Кельсиев, Александр Михаилов, Иосиф Каблиц, Катерина Брешко-Брешковская, Яков Стефанович, Лев Дейч, Дмитрий Хилков, Виктор Данилов, Виктор Чернов, Николай Валентинов и другие деятели русского народничества. Социал-демократ Бонч-Бруевич принадлежал к этой традиции так же, как социал-революционер Алексей Пругавин, его многолетний соперник в области академического сектоведения, или толстовец Владимир Чертков, связывавший с сектами важные практические проекты. Планы большевиков были, как и в других случаях, самыми радикальными.

Сразу после большевистской революции Владимир Бонч-Бруевич оказывается в должности заведующего управлением делами Совета народных комиссаров, фактического главы аппарата революционного правительства. Его брат Михаил Бонч-Бруевич, генерал русской армии, становится первым Главнокомандующим революционных войск. Ежедневно решая государственные дела в непосредственной близости к Ленину, сектовед-революционер продолжал реализовывать свою старую программу. Пользуясь властью, Бонч-Бруевич осуществлял в жизни то, что много лет готовил в текстах солидных Материалов к истории русского сектантства и старообрядчества и подпольного Рассвета. “Не знаю, есть ли другая страна в мире, где столь развита в народе конспиративная, тайная жизнь”,— писал Бонч-Бруевич в 1916 году в 7-м томе своих Материлов45. Революция, в которой именно он был победителем, не переменила этих убеждений. В 1918 в партийном издательстве “Жизнь и знание” выходит книга Бонч-Бруевича о канадских эмигрантах-духоборах. В свете текущего момента он осмыслял здесь свои впечатления более чем десятилетней давности, когда вместе с лидерами толстовского движения сопровождал духоборов в их трансатлантическом путешествии. Многие духоборы, рассказывает он, живут общинами, среди которых есть такие, которые строят свою жизнь “на принципах полного коммунизма”46. Это значит, что в общественной собственности находится не только земля и орудия производства, но и произведенный продукт. Скот у них общий, а к общественным конюшням приставлены выборные люди. Зерно ссыпается в общинные склады, и каждый член общины берет себе столько, сколько надо для удовлетворения его потребностей. Есть, впрочем, и совет, который контролирует склады. Никто, кроме этого совета, не имеет права на продажу зерна; но община стремится к натуральному хозяйству и избегает любых обменов. То, что все-таки приходится покупать, раздается, по решению совета, тем, кому нужно. В таких общинах организованы совместные трапезы и такое же воспитание детей. Рассказав о том, как коммунистическая утопия осуществлена русскими людьми на канадской земле, Бонч-Бруевич признавал, что духоборческие общины “несут с собой наибольшее стеснение отдельной личности, подчас совершенное подавление ее”. Уже тогда он убедился в том, что “полный коммунизм” осуществим лишь под влиянием сильного лидера.

Попытки коммунистической жизни у духоборцев (...] несомненно возникают под сильным нравственным давлением их руководителя. Но эта форма жизни оказалась слишком для них высокою (...] Чтобы сохранить эту коммунистическую форму жизни, [...] духоборцы должны все время вести сильную борьбу и со своей “плотью” и друг с другом. Они должны все время поднимать себя и не давать проявляться тем сторонам своей натуры, которые на практике идут в явный разрез с теорией их жизни47.
Как видим, Бонч-Бруевич знает о трудностях, которые стерегут утопию на ее пути. Трудности эти — плоть, практика, природа; лишь сильная борьба с плотью и друг с другом помогает людям поднимать себя до собственной теории. Помогают делу и внешние тяготы; с прекращением гонений “сектантская геройская борьба” начинает ослабевать, констатирует Бонч-Бруевич. Такова историко-философская модель, с которой работал управделами Совнаркома.

В 1918 году другой сектовед, историк и журналист Сергей Мельгунов, ходил в Кремль благодарить Бонч-Бруевича за хлопоты по его освобождению из тюрьмы, а заодно просить содействия его отъезду за границу. Бонч-Бруевич встретил коллегу “как будто ничего не произошло. [...] Работает-де над выпусками новых томов своих материалов”. Управделами Совнаркома говорил тогда будущему автору Красного террора: “Наша задача умиротворить ненависть. Без нас красный террор был бы ужасен [...] Мы творим новую жизнь. Вероятно, мы погибнем. Меня расстреляют. Я пишу воспоминания... Прочитав, вы поймете нас” 48.

Можно думать, что впечатления, полученные с Распутиным, с духоборами и особенно с питерскими чемреками, имели первостепенное значение для формирования политических идеалов Бонч-Бруевича. На его глазах Ленин в расширенном масштабе повторял успех Легкобытова; а Распутин проиграл так же, как Щетинин. Русская революция совершалась ради всех этих таинственных людей — нетовцев, скрытников, чемреков и прочих, издавна живущих при коммунизме. Бонч-Бруевич не издал 8-го тома своих Материалов, который должен был быть специально посвящен "Началу века"; но он осуществил свою общую с Легкобытовым мечту.

Подпись Бонч-Бруевича стоит под множеством документов. Из дел, которые связаны с его личным вкладом в формирующуюся диктатуру, мы знаем два: реквизицию банков в декабре 1917 и переезд правительства в Москву. Против обоих не возражали бы друзья Бонч-Бруевича из сектантов, а перенос российской столицы из Петрограда в прямой форме выражал их “чаяния” 49. Культ Ленина, несомненным соавтором которого являлся Бонч-Бруевич, тоже был попыткой соединить народную веру и утопическую государственность. Об этом гадали, с разным знанием деталей и действующих лиц, разные наблюдатели. “История секты Легкобытова есть не что иное, как выражение скрытой мистической сущности марксизма” 50, — писал Пришвин. “Перенесение столицы назад в Москву есть акт символический. Революция не погубила русского национального типа, но страшно обеднила и искалечила его”, — писал Георгий Федотов51.

Как мы увидим, с некоторого момента необычные интересы Бонч-Бруевича стали в аппарате неуместны. Ленину пришлось им пожертвовать; но, как бывает в таких случаях, вынужденное расставание не ухудшило личных отношений между ними.

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ

5 октября 1921 года Народный комиссариат земледелия принял воззвание К сектантам и старообрядцам, живущим в России и заграницей. Отпечатанный тиражом 50 000 экземпляров, документ был разослан по местам52. Констатирующая часть, описывавшая временные трудности сельского хозяйства, сочеталась с необычными предложениями в адрес некоторых религиозных меньшинств, члены которых получали привилегии по отношению к другим категориям населения. Наркомзем предлагал им землю, конфискованную у владельцев во время событий 1917—1921 гг. В Воззвании говорилось:

Рабоче-Крестьянская революция сделала свое дело. [...] Все те, кто боролся со старым миром, кто страдал от его тягот, — сектанты и старообрядцы в их числе, — все должны быть участниками в творчестве новых форм жизни. И мы говорим сектантам и старообрядцам, где бы они ни жили на всей земле: добро пожаловать!
О черном переделе, как о важнейшей цели русской революции, ее деятели мечтали десятилетиями. Но если они обычно соглашались в том, у кого отбирать землю, то другая часть проблемы не получала ясного решения. Как распределять конфискованную собственность? Вопрос был важнейшим; в крестьянской стране он был равнозначен вопросу о смысле и целях революции. В очередной попытке ответить на него Наркомзем создает новый орган — Оргкомсект, или “Комиссию по заселению Совхозов, свободных земель и бывших имений сектантами и старообрядцами”. В функции Оргкомсекта входил прием представителей общин, обработка их заявок и перераспределение земли в их пользу.

Чем отличались те, кто имел право на землю, от старых ее хозяев, которые такого права не имели? Объяснение было идеологическим. Русские сектанты издавна живут той самой коммунистической жизнью, ради вселенского торжества которой произошла революция. Текст Воззвания проводил аналогию между сектантами и коммунистами в мировой истории и утверждал родство между коммунизмом Советского правительства и коммунизмом русских сект. Старое государство преследовало сектантов так же, как оно преследовало большевиков; поэтому сектанты, подобно коммунистам, ушли в конспиративное подполье или эмигрировали, продолжая везде вести жизнь, соответствующую их взглядам; а теперь их, как естественных союзников и единомышленников, поддерживает Советская, тоже коммунистическая власть. Как говорится в документе:

Мы знаем, что в России имеется много сект, приверженцы которых, согласно их учения, издавна стремятся к общинной, коммунистической жизни. [...] Народный Комиссариат Земледелия [...] нашел настоящее время наиболее подходящим для того, чтобы призвать к творческой земледельческой работе эти [...] сектантские и старообрядческие массы [...] Относясь к ним с полным доверием, [...] Наркомзем ждет, что сектантские общины выполнят свой долг перед родиной.
Воззвание Наркомзема не было первым признаком особой симпатии большевистского режима к русскому сектантству53. В начале 1919 года Совнарком принял Декрет об освобождении от воинской повинности по религиозным убеждениям54. В подготовке Декрета вместе с высшим руководством большевиков участвовал Объединенный Совет религиозных обшин и групп (ОСРОГ). Компромисс был принят в результате личных переговоров между Лениным и руководителем Объединенного Совета, лидером толстовского движения Владимиром Чертковым. Декрет имел сугубо гуманитарный характер; сознательно уклонявшиеся от военной службы были безвредны для новой власти именно потому, что исповедовали ненасилие. Декрет не исполнялся на местах, и практический его результат был ничтожным. Бонч-Бруевич, успокаивая своих идейных противников внутри партии, признавался, что на основе этого декрета получили освобождение от военной службы всего 657 человек за 5 лет55. Однако ОСРОГу удалось сформировать централизованную структуру, включавшую сам Совет в Москве, его экспертов и больше 100 уполномоченных на местах.

В 1919 году в 7-м Всероссийском съезде Советов участвовал делегат “от сектантов-коммунистов”. Это был Иван Трегубов, бывший студент Московской духовной академии, потом один из лидеров толстовского движения. На съезде Советов Трегубов говорил делегатам:

Мы, сектанты-коммунисты, приветствуем вас за то великое и святое дело коммунизма, [...] которому мы также давно служим [...] Мы желаем сотрудничать с вами в деле насаждения коммунизма [...] Мы не будем упрекать вас, а вы не упрекайте нас за то, что вы и мы идем к коммунизму разными путями56.
В 1920 году из Швейцарии вернулся другой влиятельный толстовец, Павел Бирюков, друживший с Лениным еще во время женевской эмиграции последнего57. Когда-то, двадцать с лишним лет назад, все они — Чертков, Бирюков, Трегубов и Бонч-Бруевич — вместе вели кампанию в защиту духоборов, которая кончилась эмиграцией сектантов и ссылкой их защитников.

В ноябре 1920 года Бирюков и Трегубов составили проект документа, который должен был дать привилегии русским сектантам уже не в отношении военной службы, но в экономической и политической областях. По-видимому, около года спустя именно этот текст лег в основу Воззвания Наркомзема. Здесь признается, что “строительство жизни на новых коммунистических началах” встречает в крестьянской массе “непреодолимое препятствие”; но авторы знали, как его преодолеть. Хоть крестьянство в целом “принимает Советы, но отвергает коммунию” — среди крестьян есть “элемент, который охотно идет навстречу коммунистическим замыслам правительства”. Элемент этот — сектанты. Именно они дадут пример новой жизни, который увлечет за собой инертное большинство русского народа. По мнению Бирюкова и Трегубова, сектантство — “сознательная, разумно-религиозная часть русского народа”, которая “не только не сопротивляется коммуне, но сама создает коммуны, и притом образцовые”. Документ полон духом военного коммунизма, бескомпромиссного строительства общинной жизни в масштабах страны. Революция дала новый толчок развитию крайних сект, и они готовы к сотрудничеству с режимом, осуществляющим их чаяния.

Поощряемые теперь коммунистическим строем, они еще энергичнее, чем прежде, стали строить свою жизнь на коммунистических началах (...]. Естественно предполагать, что этот коммунистический элемент крестьянства станет мостом, соединяющим коммунистическое правительство с крестьянством58.
1920 годом датируется отдельная Докладная записка Павла Бирюкова Об издании ежемесячного журнала “Сектант-коммунист”:

Известия, происходящие из различных местностей Российской республики, указывают на вновь возникающее серьезное коммунистическое движение среди крестьянства. По исторически сложившимся условиям жизни русского народа, движение это весьма тесно связано с сектантским движением. В земледельческие коммуны группируются: толстовцы, молокане, добролюбовцы, малеванцы, Новый Израиль, баптисты, евангелисты, трезвенники, мормоны и многие другие [...] Во многих этих группах назрела потребность федеративного объединения вокруг одного общего центра. Разумным центром этим должна быть Москва. [...] Слово “Коммунист” не означает, что журнал издается РКП, а лишь то, что группа читателей и издателей, основывая журнал, стремится к коммунистической, общинной жизни. Слово “Сектант” не означает основание какой-либо новой секты, а лишь то, что орган этот объединяет сознательных религиозных людей русского народа, в просторечии именуемых сектантами (...) Такой орган послужит к объединению сектантских коммунистических групп, окажет могучую поддержку в борьбе с капитализмом59.
В марте 1921 в Москве под контролем правительства был проведен Всероссийский съезд сектантских сельско-хозяйственных и производственных объединений. Большинство делегатов оказались баптистами, что отражало реальную расстановку сил в русском сектантстве этого столетия. Но “мелкобуржуазные” требования протестантов совершенно не удовлетворили большевистское руководство. В специально написанной брошюре Бонч-Бруевич назвал этот съезд “кривым зеркалом сектантства”, и еще агрессивнее реагировал Ленин60. Бирюков и Трегубов, однако, продолжали сотрудничать с большевиками и верить, что те своими делами осуществляют сектантские чаяния. Надеялись ли они, что их сотрудничество с не вполне определившимся режимом повернет его в этом благом направлении? Был ли то тактический прием, с помощью которого авторы надеялись облегчить положение толстовских и сектантских общин? В любом случае, информация Бирюкова и Трегубова могла казаться утешительной тем, кто сделал революцию во имя русского народа, а теперь чувствовал свое одиночество в кремлевских стенах. Характеризуя русских сектантов как коммунистов и оценивая их численность многими миллионами, Бирюков и Трегубов показывали, какими огромными, тайными, дружественными ресурсами располагает Советская власть. И оценка численности сект, и характеристика их коммунистических убеждений были в равной степени преувеличенными; но в Кремле нуждались именно в такой информации, которая, будь она достоверной, оправдала бы многое. Через Бонч-Бруевича попадая прямо на стол к высшему руководству, эти бумаги вновь внушали надежду: внутри народа есть тот самый "народ", ради которого весь народ, включая даже и руководство, шел на революционные жертвы.

Вся эта шести- или десятимиллионная масса русского сектантства разбросана по всей России, Украине, Кавказу и Сибири. Наиболее значительные группы географически располагаются так: на юго-западе России преобладает штундо-баптизм, род русского протестантства с левой, коммунистической ветвью малеванщины (в Киевской и Могилевской губ[ерниях].) Юго-восточная часть России, Донская область, Средняя и Южная часть Поволжья, до Нижегородской и Тамбовской губернии включительно, заселена различными толками молокан. Донская, Кубанская и Терская области покрыты общинами Старого и Нового Израиля, “людей божьих” и др. Также богата сектантами Оренбургская губерния и Уральская область (дурмановцы, балабановцы и др.). В Пермской губернии по уральским заводам распространена секта иеговистов. По Волге, кроме молокан, значительные группы представляют: евангельские христиане, баптисты, адвентисты, еноховцы, мормоны, добролюбовцы, толстовцы, меннониты. В центре и на севере России организовались коммуны так называемых “народных трезвенников”, последователей Чурикова и Колоскова. В последнее время во многих местах России стало усиленно распространяться свободно-христианское и коммунистическое "чение, тождественное учению духоборов и Л. И. Толстого. [...] Число их велико, но точно неизвестно. Это самое радикальное течение сектантства61.
Практические предложения Бирюкова и Трегубова не оставляют сомнения в том, что идея сектантского “моста” между правительством и крестьянством содержала обдуманную программу действий, направленную на сближение правительства с сектантскими общинами, на получение последними частичной автономии и в целом на превращение русского сектантства в самостоятельный фактор политической жизни страны. Члены реально существовавших сектантских сельскохозяйственных общин (список их был приложен к Записке Бирюкова и Трегубова, но до нас, к сожалению, не дошел) должны были получить иммунитет от военной службы и от агитационных программ Наркомпроса, а также привилегии в области налогообложения. Вместе с тем, Записка Бирюкова и Трегубова не акцентировала ту идею, которая станет важнейшей в Воззвании Наркомзема — о предоставлении сектантам новых земель. Бирюков и Трегубов были озабочены сохранением реально существовавших сектантских и толстовских общин и той собственности, которая им принадлежала с дореволюционных времен. Бонч-Бруевич, их партнер и покровитель в Советском правительстве, готов был идти дальше. В ходе обсуждения этих предложений, занявшего около года, Наркомзем и Совнарком сделали следующий, революционный шаг: пообещали землю не только уже существовавшим сектантским общинам, но и тем, которые пока никак не “обнаружили себя”. Понятно, что такое обещание на деле означало призыв к массовому формированию новых сектантских коммун.

Идя навстречу этим радикальным ожиданиям, Бирюков и Трегубов заново переработали свою Записку; новый ее вариант помечен 1 августа 1921 года62. Авторы заявляли теперь свою лояльность с большей энергией: “как по мнению правительства, так и по нашему мнению, "коммуна" есть совершеннейшая форма общественного устройства как в экономическом, так и в нравственном смысле, и "коммунист" должен быть лучшим человеком во всех отношениях”. Но намерения правительства и желания крестьянства все еще не совпадают. Как уничтожить их антагонизм?

Среди крестьян есть элемент, который готов идти навстречу коммунистическим стремлениям правительства, имея для этого психологическую предпосылку. Этот крестьянский элемент представляют прогрессивные группы сектантов-коммунистов, то есть сознательная, разумно-религиозная, коммунистически настроенная часть русского народа [...) Имя им: духоборы, ново-израильтяне, свободные христиане, духовные христиане, всемирные братья и другие подобные течения [...] Естественно предположить, что этот коммунистический элемент крестьянства станет мостом, соединяющим коммунистическое правительство с крестьянством, [...] Живой пример из той же крестьянской среды может легко увлечь и инертную массу на новые коммунистические формы жизни.
Препятствия на этом пути имеют сугубо административный характер, считают теперь последователи Толстого. “Вследствие малоосведомленности представителей власти на местах очень часто возникают печальные недоразумения”63. Новый вариант Записки Бирюкова и Трегубова содержал расширенное Заключение, содержащее, наряду с усилением прежней риторики, и некоторые прагматические аргументы:

всякий, кто знаком с миром сектантов, неизбежно приходит к выводу, что эта среда представляет повышенный культурный уровень по сравнению с рядовым крестьянством. Особенные черты, выгодно отличающие сектантов от остальных крестьян — это их честность, трезвость и трудолюбие. Как раз от недостатка этих качеств и страдает весь комплекс советского строительства. [...] Мы не скрываем, что среди сектантов есть и такие небольшие группы, преимущественно анархического направления, которые отрицательно относятся к изложенной здесь и разделяемой огромной массой сектантства идее [...] Но мы надеемся, что и они с течением времени также проникнутся этой идеей, если только Советская власть не будет их гнать за это, а постарается показать им возможность создания [...] коммунистических форм жизни.
Бумаги Бирюкова и Трегубова были переработаны самим Бонч-Бруевичем; в его архиве хранятся как эти подготовительные документы, так и автограф окончательной версии Воззвания, написанный его рукой. О взглядах Бонч-Бруевича в это время дает представление его рукопись О современных сектантских группировках и о том новом, что произошло в этих массах за годы революции, подписанная 30 августа 192164. Сектантов в России самое меньшее 6—7 миллионов, сообщает он здесь. Бонч-Бруевич рассказывает о секте бегунов, что их несколько миллионов (по дореволюционной статистике, их едва ли было несколько тысяч) и что они выражают желание сесть на землю и заняться коллективным трудом (то есть собираются отказаться от своего учения, которое требовало непрерывного передвижения как условия спасения). Но есть и негативные явления: на Урале, сетовал Бонч-Бруевич, были арестованы 30 раскольников-немоляк. Для объяснения текущих процессов Бонч-Бруевич противопоставлял две группы сектантов: хлыстов со всеми их ответвлениями (включая духоборов, скопцов, "Новый Израиль", чемреков), с одной стороны, и протестантские секты, с другой стороны. Последних Бонч-Бруевич считал настроенными индивидуалистически и мелкобуржуазно; первые же, по его мнению, все имеют огромное значение для новой власти, и даже готовы ради нее носить оружие. Так, новоизраильтяне принимали участие в февральской революции, а во время гражданской войны помогали красным войскам.

Новоизраильтяне, имевшие недавно свой всероссийский съезд, на котором присутствовало 300 представителей, твердо и неуклонно решили продолжать свой опыт строительства коммун, каковыми они уже живут во многих местах, и распространять его на всю территорию России, объединяясь в артели, в колхозы.
Закавказские духоборы, сообщает Бонч-Бруевич, уже образовали 23 коммуны общим числом 6 тысяч; они стремятся переселится в Донскую область, где к ним присоединятся духоборы из Канады. В Россию вот-вот, с первой же навигацией, вернутся сектанты-новоизраильтяне из Южной Америки, причем вместе со всем имуществом и сельхозтехникой. Трезвенники уже имеют организованные коммуны в обеих столицах. “Мы, сектанты, окажем Советской власти неоцененную услугу”, — цитировал Бонч-Бруевич письмо “одного из выдающихся вождей сектантов Кавказа”. Для управления всем этим надо создать особый отдел при Наркомземе, — писал Бонч-Бруевич, только что оставивший пост в Совнаркоме.

Над текстом Воззвания работал человек, который был профессиональным историком русского сектантства и профессиональным же мастером бюрократической переписки. Под пером Бонч-Бруевича список религиозных меньшинств, которые правительство предполагало охватить новыми привилегиями, расширился и разделился на два. Сначала были перечислены те секты и старообрядческие согласия, которые, по мнению Бонч-Бруевича, веками существовали в русском подполье и до сих пор из него не вышли, как-то:

корабли Старого Израиля и Людей Божиих (те, кого ранее ругали хлыстами), скопцы различных оттенков, мормоны и другие, а также из старообрядцев — крайние ответвления Спасова согласия, те, кого в просторечии называют нетовцами, бегунами, скрытниками и прочие тому подобные.
К ним, к этим потаенным миллионам, в первую очередь и было обращено “Добро пожаловать!” вместе со всей концепцией Воззвания. Правительство призывало их расконспирироваться, заявить о своем существовании и получить землю. Далее следовал еще более длинный перечень тех групп, которые, по сведениям Бонч-Бруевича, уже заявили о своем желании “всецело посвятить себя делу устройства общин, артелей, коллективных хозяйств, коммун и поселиться в Совхозах”:

духоборцы, молокане всех толков, начало века, иеговисты, новоизраильтяне различных течений, штундисты, меннониты, малеваниы, еноховцы, толстовцы, добролюбовцы, свободные христиане, трезвенники, подгорновцы, некоторая часть евангельских христиан и баптистов.
Череда сектонимов создавала ощущение массовости и загадочности явления. В этом ядро личной программы Бонч-Бруевича, главная его идея. Он разрабатывал ее в течение десятилетий своей деятельности историка-сектоведа, а потом пытался осуществлять, находясь у самой вершины власти. В глубинах России скрываются миллионы людей, готовых к иной, коммунистической жизни. Этим людям, какими бы странными именами они себя ни называли, надо только позволить выйти из подполья. Тогда они построят свой, давно задуманный ими, русский коммунизм.

ПОЛУХЛЫСТОВСКАЯ

Троцкий был ответственным за анти-религиозную пропаганду в Политбюро. С неожиданным увлечением он вошел в курс дел, поощряя новые расколы внутри православия и не симпатизируя старым. По собственным словам Троцкого, он руководил церковниками “в партийном порядке, т.е. негласно и неофициально”65, и превратил это дело в арену партийной борьбы. Вопрос о сектах был, конечно, в центре тех глухих споров, предвестников генерального сражения. Не способный бороться с сектантской “стихией” на местах, Троцкий обрушился на нее там, где она была ему доступна — в литературе. Литература и революция Троцкого обвиняет писателей, среди прочего, в “полухлыстовской перспективе на события”. Понятно, что литература интересует автора как язык для обсуждения внутрипартийных проблем. По Троцкому, все те “попутчики”, что подошли “к революции с мужицкого исподу”, теперь “должны испытывать тем большее разочарование, чем явственнее обнаруживается, что революция не радение” 66.

Примерно тогда же, когда наркомвоенмор писал эти строки, сотрудник Наркомзема полагал: хлыстам и прочим сектантам “отводятся все совхозы за исключением тех, которые являются агробазами и нуждаются в особом охранении”67, то есть за исключением тех, которые специально предназначены для снабжения вооруженных сил и, таким образом, находятся в ведении Троцкого. Там он собирался размещать свои аграрные армии, воскрешавшие проект военных поселений ровно столетней давности. Но передача земли сектантам, считали в Наркомземе в 1921, является “одной из мер проведения в жизнь объявленных новых принципов экономической политики”68. Рационалистический, гипер-просветительский идеал Троцкого69 был полярно противоположен экстатическим практикам сектантства, какими бы близкими коммунизму они ни казались некоторым из попутчиков. К тому же — в этом обычная ирония истории, одна из метонимий, какими она действует, — и земные интересы его ведомства столкнулись с сектантскими прожектами Наркомзема.

Много позже Бонч-Бруевич именно Троцкого обвинял в том, что Ленину пришлось расстаться со своей правой рукой в Совнаркоме. “Я (...) должен был покинуть должность управляющего делами Совнаркома благодаря невероятной и подлой интриге, которую повели противники — Троцкий, Крестинский, Каменев и их политические друзья”70. Согласно этой версии Бонч-Бруевича, при обыске в Госбанке в 1920 он обнаружил золото, припрятанное там Крестинским. В результате против него проголосовали в Оргбюро, так что ему, Бонч-Бруевичу, пришлось уйти против воли Ленина. Наверно, доля истины в таком объяснении есть. Прятали большевики золото друг от друга или нет, Троцкий скорее всего обвинял Бонч-Бруевича в “полухлыстовской перспективе на события”, утвердившейся в самом центре власти. Министр обороны не зря спорил о хлыстовстве с модными писателями; ему приходилось доказывать в соседнем кабинете, что “революция не радение”.

Обещания мобилизовать секты в поддержку революции, повторявшиеся со времен 2-го съезда, так и оставались невыполненными. За одно это Бонч-Бруевич должен был расстаться со своим местом. Он, однако, уже достиг необычайного успеха. Его двойная карьера этнографа и политика масштабна и уникальна. Он завоевал себе место не только в истории русской революции, но и в интеллектуальной истории. Вряд ли история этнографии, и вообще гуманитарной науки, знает много случаев столь тесного соединения политического лидерства со специальным знанием. Лишь закономерно, что именно в этом случае, когда знание было связано со столь большой властью, оно оказалось в такой же степени ложным.

Между тем сектантские общины продолжали существовать, честно работали на земле и посреди общей разрухи были видимыми островами нового, или по крайней мере другого, мира. В тяжелые для старых большевиков времена НЭПа идея родства между сектами и коммунизмом вновь стала пользоваться их поддержкой. Сектанты хоть и не настоящие боевые коммунисты, но все лучше буржуазии; и если выбирать между нэпманами и хлыстами, то революционная страсть принадлежала хлыстам. После отставки из аппарата ничто не мешало Бонч-Бруевичу сосредоточиться на своей сектоведческой миссии. 4 апреля 1924 им подписана рукопись статьи О работе среди сектантов и раскольников. Теперь он со ссылкой на “лучших статистиков России” оценивал число сектантов и раскольников в 35 миллионов, из них 10 миллионов сектантов. Интереснее этих вздувающихся цифр новый характер аргументов, конкретных и прагматических. Теперь Бонч-Бруевич доказывает не обезличивающую сплоченность сектантских общин, а их хозяйственную эффективность; не коммунистические, а скорее протестантские добродетели:

Общая черта, принадлежащая всем им, — это твердая трезвость, хозяйственность, примерное, страстное трудолюбие, стремление к культуре, к новшествам в работе, к машинизации труда и общему светскому просвещению и обучению молодежи.
Переход власти от военного коммунизма к НЭПу изменил образ вселенной, и в частности той малой, но важной ее части, какой были сектантские общины. Дискурсивные усилия были направлены на практические цели. “Воздействовать на эту крайне восприимчивую среду вполне возможно”, — пишет о сектантах Бонч-Бруевич. Для этого надо создать журнал, а также вести “работу в области заселения распадающихся Совхозов сектантскими коммунами, чего так одно время добивался Владимир Ильич” 71.

Меньшую гибкость проявлял “сектант-коммунист” Трегубов. В ноябре 1921 года он торжествовал по поводу Воззвания Наркомзема, стремясь расширить завоеванный для сект плацдарм и одновременно указать путь спасения собственно коммунистическим идеям. Именно русское сектантство может внести вклад в самую трудную из проблем новой власти — ту, которая вызвала к жизни НЭП, Сектанты в силах остановить стратегическое отступление большевиков. Известия публиковали статью Трегубова “в дискуссионном порядке”:

Идея о пользе сотрудничества сектантов с коммунистами-большевиками в деле насаждения коммунизма [...] получила, наконец, и официальное признание. Но [...] сектанты могут принести пользу коммунизму не только на почве Наркомзема, но и в других областях [...] Самые большие препятствия коммунисты встречают в настоящее время со стороны мелко-буржуазной стихии, состоящей из миллионной массы крестьян [...] Миллионная масса сектантства есть тоже своего рода стихия и, как таковая, она с успехом может бороться с мелко-буржуазной стихией, побеждая ее тлетворный дух собственности, эгоизма и разъединения своим животворящим духом коммунизма, братства и единения [...] Для успеха коммунизма Советской власти следует немедленно позвать себе на помощь всех сектантов-коммунистов и совместно с ними строить гигантскую и могучую коммуну, которой [...] не будет страшна никакая буржуазная стихия, и тогда ей не придется менять своей коммунистической политики72.
К примеру, иллюстрирует свои рассуждения Трегубов, духоборы создали в Канаде “блестящую коммуну”, которая с успехом выдерживает враждебный “натиск” капиталистического окружения; и эта коммуна, в отличие от большевистской, “нисколько не меняет [...] своей коммунистической политики” в угоду буржуазии. Примерно того же, но в больших масштабах, Трегубов хочет для новой России. По сути дела, он лишь яснее других излагает народническую фантазию об анти-буржуазном союзе государственной власти с сектантскими массами:

В Советской России, как на переходной ступени к полному коммунизму, вынуждены уживаться две политики: одна — для тех, которые не изжили буржуазной, собственнической психологии, и другая — для тех, кто уже изжили ее. Первая допускает в определенных границах капиталистическое производство, [...] а другая поощряет коммунистическое производство и распределение продуктов без торговли [...] и денег, как у духоборов. Первая только допускается и постепенно, по мере роста коммунизма, сокращается. Другая всячески поощряется (...] и, наконец, совсем вытесняет первую, создавая одну всеобщую мировую коммуну. И миллионы сектантов, рассеянные по всему миру, особенно много могут помочь созданию такой коммуны73.
По словам Трегубова, сектанты-коммунисты показали свои достижения на Всероссийской сельско-хозяйственной выставке 1923 года и доказали свою полезность в борьбе с пороками социалистического быта — самогоном, табаком и матерщиной; это, однако, далеко не все. В отличие от Бонч-Бруевича времен НЭПа, Трегубов не перестает восторгаться собственно политическими перспективами сектантской идеологии:

Но главная заслуга сектантов с точки зрения Советской власти и коммунистической партии — это, конечно, заслуга политическая [...] Сектанты [...] давно уже ведут борьбу за коммунизм с царями, попами и буржуями (...) И потому, когда началась революция [...] и затем началось коммунистическое строительство, то они приняли живейшее участие в той и другом [...] Главная политическая заслуга сектантов заключается в том, что многие из них давно уже стремятся к коммунистической жизни и живут коммунами, каковы: духоборцы, "общие" молокане, новоизраильтяне, свободные христиане, народные трезвенники, некоторые толстовцы и другие сектанты-коммунисты74 .
Отсюда видно, как заинтересован был Трегубов в старых русских сектах, которые он считал коммунистическими, и как обострились его отношения с толстовцами, из которых лишь “некоторые” попали в привилегированный список. Впрочем, по словам этого автора, “в последнее время” коммунистические устремления замечались и среди протестантских сект западного происхождения — евангельских христиан, баптистов, адвентистов75.

В большой статье, опубликованной в Правде в мае 192476, Бонч-Бруевич снижает тон, в котором уже слышно разочарование. Сектантство в СССР — “массовое, громадное, народное явление”, — пишет он здесь. “Самое главное — огромные тайные сектантские общины стали было обнаруживать себя, но ввиду современных нам преследований, этот здоровый процесс жизни к сожалению приостановился”. Сектантство и старообрядчество в России насчитывает до 35 миллионов; это значит, поясняет он, что “не менее трети населения всей страны принадлежит к этим группам”. На самое вероятное возражение против таких подсчетов Бонч-Бруевич отвечал: в последние годы старообрядцы-беспоповцы настолько изменились, что их “громадное большинство почти слилось с так называемым сектантством”. У духоборов, части молокан, сектантов "Старого" и "Нового Израиля", у трезвенников наблюдается “неизбывное тяготение не только к коллективному способу производства, но и к коммунистическим началам жизни”. Поэтому сравнительное благополучие сектантов не должно вызывать беспокойства. “Смешно упрекать сектантов в том, что их хозяйство всегда и везде значительно выше окружающих их православных крестьян. Да ведь тому причиной взаимопомощь в труде, дружный коллективный подъем работы”. В рукописи этой статьи были и более сильные формулы: “Живущие до сего дня в России сектанты везде и всюду выделяются своей хозяйственностью, смелой и умелой организацией, настойчивостью, трудолюбием, трезвостью, честностью, стремлением к культуре, стремлением к кооперации”". Сектанты почти поголовно грамотны, у них господствуют чистота, целомудрие и здоровье, у них достигнуто равноправие женщин, нет пьянства и абортов. Сектантам придаются противоречия самого НЭПа: с одной стороны, они рачительные хозяева; с другой стороны, бескорыстные коммунисты. Сектантские общины, по его мнению, “готовы тотчас же поселиться в разоренные совхозы”. Бонч-Бруевич приводил положительные примеры таких сектантских хозяйств: коммуны трезвенников в Ленинградской области, баптистов в Тверской, новоизраильтян в Ставропольской губернии. Итак, писал Бонч-Бруевич в Правде, “сектанты в огромном большинстве — передовое население на сельско-хозяйственном фронте”, и не использовать сектантов “не только странно, но просто преступно”.

СМЕХ, АПЛОДИСМЕНТЫ

С крупнейшим в этой области ученым и лояльным к партии политиком трудно было не соглашаться. Для тех, кто в аппарате и в партии читал тексты Бонч-Бруевича, было ясно одно: в русских губерниях существуют огромные массы людей с чудными названиями, которые близки коммунистам, мечтают о коллективной жизни и готовы трудиться на государственной земле. В подготовленных Михаилом Калининым к партийному съезду тезисах О работе в деревне появляется специальный пункт, призывавший партию к особому вниманию к сектантам. По мистическому совпадению, вполне отвечавшему сути дела, съезд партии и пункт резолюции имели один и тот же номер: 13.

Идея, которую уже полвека вынашивали русские народники, вновь рождалась среди большевиков, поднимаясь по иерархии от Трегубова и Бонч-Бруевича до Калинина и Зиновьева. Шла борьба за наследство Ленина. Фигура его личного друга и вечного сотрудника, авторитетно интерпретировавшего его идеи и даже замыслы, имела в этой борьбе немалую ценность. Но у про-сектантской позиции, и лично у Бонч-Бруевича, были враги. Не менее старый большевик Степанов-Скворцов призывал к осторожности. Сектантов надо рассматривать “не в свете возглавленных их далекими предками коммунистических движений, [...] а в их реальной действительности”, — писал он в Правде. В реальной действительности по Степанову-Скворцову, союз большевиков с сектантами приведет к обратному результату: “к установлению и укреплению, при нашем простодушном содействии, смычки крестьянства с формирующейся деревенской буржуазией”77. Бонч-Бруевич отвечал с сарказмом: “Надо же, наконец, знать тот народ, которым управляешь”78. Со знанием народа на 13-м съезде выступал некий С. А. Бергавинов:

У нас налогов сектанты не платят, в армию не идут, ведут смычку с кулаком, ведут работу по втягиванию бедняцкого слоя [...) Если мы будем оказывать сектантам внимание, мы создадим стимул к их развитию за счет бедняцких слоев, а этого мы не можем допустить79.
Молодые коммунисты, за которыми стоял Троцкий, и партийные специалисты по воинствующему атеизму возражали против заигрывания с сектами. Неожиданно для многих наблюдателей, вопрос о сектах вызвал раскол стратегических сил партии. Дискуссия развернулась на секции по работе в деревне, где за резолюцию о сектах выступили Зиновьев,


Тагове:   Ленин,


Гласувай:
0



Няма коментари
Вашето мнение
За да оставите коментар, моля влезте с вашето потребителско име и парола.
Търсене

За този блог
Автор: tolstoist
Категория: Политика
Прочетен: 2073949
Постинги: 1631
Коментари: 412
Гласове: 1176
Календар
«  Март, 2024  
ПВСЧПСН
123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031