Душан Петрович Маковицкий, яснополянский врач, имя которого получило широкую известность как лица, сопровождавшего Л. Н. Толстого при уходе из Ясной Поляны в октябре -- ноябре 1910 г., был родом словак. Од родился в границах Венгрии, но на словацкой территории, в захудалом городке Ружомберке, в семье зажиточного коммерсанта и словацкого патриота.
Маковицкий окончил чешский университет в Праге, пробыв в нем на год дольше, чем надо. И отчего бы, казалось? А вот отчего. На государственных выпускных экзаменах, шедших, вообще говоря, вполне благополучно, ему предложили произвести вскрытие живой лягушки. Между тем он был уже вегетарианцем, своих убеждений нарушить не пожелал и от вскрытия отказался. Получил, ввиду этого, неудовлетворительный балл и должен быть остаться в университете на один лишний год. Через год опять явился на экзамен. Предложи ему профессор снова резать живую лягушку, он бы, наверное, снова от этого отказался. Но случайно предложения такого не последовало, -- и Маковицкий получил диплом.
Он в молодости заинтересовался мировоззрением Толстого, посетил Льва Николаевича в Ясной Поляне и произвел там приятное впечатление. Был он маленький, сухонький, немногословный, серьезный. Улыбался простодушной, детской, освещавшей все лицо, искренней насквозь улыбкой. Был тих, скромен, деликатен. Когда через несколько лет домашний врач Толстых Д. В. Никитин, будучи мобилизован в начале японской еойны, вынужден был покинуть Ясную Поляну, перед семейными Льва Николаевича встал вопрос о приглашении нового врача. Вспомнили о Маковицком. Лев Николаевич хорошо отозвался о нем. Написали в Словакию. Восторженный почитатель Толстого, Маковицкий, разумеется, не замедлил известить о согласии приехать. Так милый и кроткий словак оказался в 1904 г, в Ясной Поляне.
Его скоро здесь все полюбили, начиная со Льва Николаевича, хотя медицинскому его авторитету никогда слишком не доверяли. Но у этого врача, помимо профессиональных, медицинских дознаний в том или ином объеме, было еще другое не менее ценное свойство: способность бескорыстного самоотверженного служения своему делу. Маковицкий с честью представлял собственно русскую, пироговскую, традицию медицинского служения, как служения гуманного, служения общественного. Пробыв пять лет в Ясной Поляне, при жизни Льва Николаевича, он как врач-подвижник не изменил себе ни разу: на тряской телеге разъезжал по округе с радиусом верст в сорок и совершенно бескорыстно или за 5-копеечные гонорары лечил крестьян многих деревень, бесплатно раздавая лекарства, делая перевязки, оперируя, помогая роженицам.
Ни дождь, ни снежная вьюга, ни недомогание, или утомление, ни приятное общество Льва Николаевича и избранных гостей последнего не могли ни на минуту задержать Душана Петровича, если приходил лакей и докладывал, что "за доктором приехали" из какой-нибудь далекой деревни. Будь это за обедом и Душан Петрович ест суп, он тотчас кладет ложку, извиняется перед Софией Андреевной и, несмотря ни на какие уговоры "не торопиться", "подождать", "докончить обед", встает и исчезает -- иногда на много часов.
Самоотверженность Душана Петровича поражала.
Его считали человеком образованным и чуть ли не энциклопедистом, но, по существу, образованность его ограничивалась лишь массой статистических сведений из области политики, геополитики и этнографии. Душан в любую минуту мог предоставить вам те или иные данные о количестве населения в той или иной стране, о распределении этого населения по национальностям и вероисповеданиям и т. д., но я никогда не слыхал, чтобы он, например, процитировал какого-нибудь мирового писателя или обнаружил знакомство с той или иной философской системой.
Он слыл также лингвистом. Говорили, что он знает десять или двенадцать иностранных языков. Но знание это было недостаточно основательно. Лучше других он владел, по-видимому, кроме своего, словацкого, немецким языком, и Лев Николаевич иногда обращался к помощи Душана, когда ему надо было ответить на немецкое письмо. На других же языках -- в частности, на французском и на английском -- Душан Петрович говорил приблизительно так же, как по-русски, т. е. очень плохо. В Ясной Поляне существовал целый ряд самых забавных анекдотов о комических "русских" словечках и выражениях Душана Петровича.
Маковицкий вел записки о Льве Николаевиче. Всем известна была его привычка записывать слова Толстого, непосредственно после произнесения, на куске картона в кармане1. У Душана при этом бывал необыкновенно сосредоточенный вид, который человеку, не знающему, что доктор в это время силится проставить каракули на спрятанном в кармане белом картоне, мог бы показаться и, наверное, казался даже странным. Придя после беседы в свою комнату, Душан Петрович иногда до поздней ночи расшифровывал и переносил в тетрадь написанное в кармане. Полной ясности записки его, очень ценные по содержанию, от этого не приобретали. Они велись не на русском и не на словацком языке, а на особом наречии, состоявшем по большей части из русских, но также из словацких, немецких и венгерских слов. Позднее пришлось все эти записки переводить с "душановского" языка на русский -- дело, самоотверженно выполненное, но просьбе самого Маковицкого, Н. Н. Гусевым2.
И замечательно, что Душан Петрович искренне любил, ценил и очень понимал своеобразные меткие словечки и выражения простого русского человека, русского крестьянина.
Любил он также и русское деревенское пение, в котором особенно поражала и восхищала его двухголосность. -- У нас, на Западе, -- говорил он, -- народная песня -- одноголосная, и там все поют в унисон.
Помню, я даже не верил этому, пока сам потом не очутился на Западе и не убедился, что там, действительно, и крестьяне, и городская молодежь, и скауты на экскурсиях поют в один голос.
Александра Львовна, очень любившая Душана и не перестававшая умиляться его наивностью и простотой, иногда просила спеть его самого. И он пел, всегда одно и то же -- поначалу меланхолическую и затем переходившую в плясовой темп песенку венгерских цыган:

Фароэс, фароэс,
Керда чипта фепгуэс...

Кончал он ее притопывая и припрыгивая и потом весь сиял и простодушно, по-детски заливался тихим, мелким, захлебывающимся смешком, а младшая дочь великого Льва вторила ему по-русски: раскатисто, громко и заразительно.
Александра Львовна сама потом выучила "Фароэс", и я эту песенку выучил, но никогда ни в чьем исполнении она не имела такого успеха, как в исполнении тихого, бледного и сухонького Душана, сначала наивно закатывающего белесо-голубые глаза, а потом весело пускающегося в пляс...
Душан Петрович любил русский национальный характер и Россию вообще. Он был славянофилом и руссофилом старого, консервативного толка. Он считал, что славяне должны объединиться вокруг России, Душан Петрович старался привлекать внимание Толстого к жизни и положению малых, угнетенных славянских народов, в частности Чехии и Словакии. Если Толстой получал приветствие от какого-нибудь славянского съезда или объединения, то Душан Петрович ревниво следил за тем, чтобы Лев Николаевич соответствующим образом на приветствие откликнулся. Он вообще играл роль своего рода "адвоката славянства" в Ясной Поляне и в России. Посещение Ясной Поляны Т. Г. Масариком3 было для Д. П. Маковицкого большим событием. Помню, как я на цыпочках проходил через маленькую, неудобную и прохладную комнату Душапа в Ясной Поляне, чтобы не разбудить приехавшего ночью и еще спавшего, согнувшись калачиком, на душановской постели Масарика: хотя в доме были и более удобные помещения, но Душан уложил почетного гостя у себя, чтобы он был немножко и его гостем.
В октябре -- ноябре 1910 г. Маковицкий сопровождал Толстого при его уходе пз Ясной Поляны. Он ухаживал, забывая спать и есть, за больным Львом Николаевичем в Астапове, присутствовал при его кончине. "Лев Николаевич, увлажните ваши уста!" -- это при подаче умирающему Толстому стакана с питьем. Говорят, что это предложение-призыв Душана Петровича было последним звуком человеческого голоса, какой еще слышал Толстой.
После смерти Л. Н. Толстого Душан Петрович остается в Ясной Поляне и по-прежнему лечит крестьян. В 1914 г. он участвует в воззвании единомышленников Толстого против войны, более года проводит в тюремном заключении, переживает с соучастниками своего "преступления" триумф оправдания в Московском военно-окружном суде.
В тюрьме, в Туле, Маковицкий отличался тем, что постоянно, и притом открыто и безбоязненно, требовал от начальника тюрьмы разных улучшений в тюремном быту (особенно в области гигиены) и послаблений режима -- не для себя, а для других арестованных, для всей тюрьмы. Он забывал, что в то время он был арестантом, выступал как гуманист и врач. И удивляться надо не этому, а тому, что начальство его выслушивало и, по большей части, исполняло его требования.
Говорили, впрочем, что в конце концов начальник тюрьмы стал обходить камеру Маковицкого, чтобы не встречаться с ним и не быть вынужденным вступать в пререкания о положении того или иного арестованного или о непрактичности, негигиеничности того или иного тюремного установления.
В годы революции Маковицкий все продолжал лечить крестьян в яснополянской округе. Так как он проживал в особо охраняемом общественными кругами, правительством и самими крестьянами доме Л. Н. Толстого, то его почти не коснулись продовольственные и иные материальные затруднения того времени. Но от сыпного тифа он все же не уберегся. Да и как ему, врачу, было уберечься от этой страшной болезни, когда она кругам свирепствовала? Тиф осложнился у Душана, помнится, сначала воспалением легких, а потом каким-то особым видом мучительной экземы.
-- Я теперь -- великий мученик! -- говорил мне однажды при посещении мною Ясной Поляны весь иссохший и побледневший Душан, стон передо мной в длинной белой рубахе -- единственном одеянии, которым он мог тогда пользоваться: всякое другое было бы слишком тяжело и раздражало бы его кожу. -- Я был бы этим мучеником даже и в том случае, если бы имел хотя бы только одно пятнышко этой экземы на руке или на ноге, а у меня ими покрыто все тело!..
В довершение всего на теле больного, проведшего несколько месяцев в постели, образовались глубокие пролежни, которые тоже очень мучили его.
За Душаном самоотверженно ухаживала местная крестьянка Матрена Константиновна Орехова, работавшая до этого в качестве медицинской сестры в Яснополянской амбулатории. По выздоровлении больного она стала его женой.
Женившись, Душан решил вернуться в родную Словакию, Болезнь сильно надломила его физически и душевно. Он, собственно, уехал на родину полуинвалидом. Приехав в Ружомберк, он никак не мог устроиться и восстановить свое здоровье. Жена забеременела. У Душана появилась навязчивая мысль, что он не сможет прокормить свою семью.
У него было два богатых брата: банкир в Братиславе и совладелец бумажной фабрики в Ружомберке. Оба усиленно "подыскивали место" (!) для "безработного" брата -- ведь на Западе у всякого порядочного человека должно быть "место", -- но им и в голову не приходило сказать ослабевшему, выбитому болезнями из колеи и потерявшему душевное равновесие Душану: "Милый брат, не думай о будущем, перестань тревожиться о семье! Ведь ты видишь, что у нас достаточно средств, чтобы помочь и тебе, и твоей семье. Живи спокойно, выздоравливай, пусть жена твоя рожает -- мы поддержим тебя и возьмем все материальные заботы на себя. Не думай о месте, сейчас тебе нужны не место и не работа, ты уже достаточно поработал, тебе нужны только отдых и покой, и все это мы охотно даем тебе. Когда окончательно оправишься, можешь заговаривать снова о работе. А пока -- отбрось все заботы, лечись и отдыхай!..".
И, конечно, отдохни так Душан полгода, год, полтора, сколько нужно -- он бы оправился и опять пришел в себя, стал бы на ноги. Но родные все искали "место" для Душана. Наконец "место" -- место врача в какой-то деревеньке -- нашлось для Маковицкого. Только он им уже не захотел воспользоваться.
Сознание ли своего слабосилия, помутнение ли разума у "святого" доктора, в результате целого ряда перенесенных болезней, семейные ли неприятности, о которых можно было догадываться, явились причиной и побуждением -- трудно сказать. Но только 12 марта 1921 г. Д. П. Маковицкий повесился на чердаке своего родного дома в Ружомберке...
Я был через три года на этом чердаке, видел балку, на которой висело когда-то тело бедного друга, -- мрачная картина! Мрачные, жестокие ассоциации!.. Конец, какого из всех последователей Толстого меньше всего можно было ожидать именно от Маковицкого.
Похоронен Душан Петрович на протестантском кладбище, па одном из окружающих Ружомберк холмов. От его могилы с простым низеньким белым крестом открывается чудный вид на один из живописных горных хребтов кроткой, патриархальной славянской Словакии.
В ближайшее по кончине толстовского доктора воскресенье католический ксендз Андрей Глинка произнес пламенное слово на тему о печальной судьбе отрекающихся от учения истинной церкви людей -- таких, как доктор Душан Маковицкий, воспитанный в протестантизме и кончивший тем, что приклонился к погубившему его учению русского атеиста Толстого...
Жена Душана Петровича, Матрена Маковицкая, осталась в Словакии, пристроившись сестрой милосердия в детской больнице в г. Жилине. (Позже она была переведена в другую, деревенскую больницу). Родившаяся у нее уже после трагической кончины Душана дочка Анюта взята была на воспитание сначала другом Душана, тоже словаком доктором Альбертом Шкарваном, а потом старшим братом покойного Владимиром Маковицким, президентом Словацкого банка в Братиславе. Теперь4 Анюта уже окончила среднюю школу и поступила на службу в банк, руководимый дядей. Она очень похожа лицом на своего отца, яснополянского нашего Душана или "Душанчика" (как звали его часто дочери Толстого), такая же бледная и тихая, как он.
Среди имущества Маковицкого оказалось довольно большое количество рукописей Толстого, по большей части отрывков всякого рода, иногда выбранных Душаном из сорной корзины великого писателя. По желанию Матрены Константиновны и ее родни, я просмотрел и систематизировал эти рукописи н потом устроил продажу их за 25.000 крон Национальному Музею в Праге. У дочери Маковицкого появилось, таким образом, кое-какое приданое.
Сама Матрена Константиновна уже свыклась с жизнью на новой родине и говорит сейчас на очень забавном языке, мешая вместе слова русские и словацкие. Можно даже сказать, что она перешла как раз на "душановский" язык. Поскольку число словацких слов в ее языке все растет, трудно предположить, чтобы вдова врача и друга Толстого вернулась когда-нибудь в родную Ясную Поляну.

1944 г.


Примечание


Впервые напечатано в кн.: Булгаков Вал. Ф. Лев Толстой, его друзья и близкие.

1 Близкий друг Д. П. Маковицкого Н. Н. Гусев во вступительной статье к "Яснополянским з