82. А. В. Голицыну.
1910 г. Января 23. Я. П.

Получил ваше хорошее и интересное письмо, милый Александр Владимирович, и только что собрался отвечать вам, как получил письмо о том же предмете от В. Ф. Тотомианца1. Отвечаю вам то же, что и ему: что, несмотря на то, что я продолжаю и никогда не перестану думать и говорить, что единственное радикальное средство, могущее уничтожить существующее зло борьбы, насилия и подавленности большинства рабочего народа нерабочими сословиями, — есть обновление религиозного сознания народа, отвечаю вам, что, несмотря на это, я признаю и то, что кооперативная деятельность есть единственная общественная деятельность, в которой в наше время может участвовать нравственный, уважающий себя человек, не желающий быть участником насилия.
Признаю и то, что кооперация может облегчить дошедшую в последнее время до крайней степени нужду рабочего народа. Не думаю, однако, того, чтобы, как вы это говорите, кооперативное движение могло вызвать или утвердить религиозное отношение людей к жизненным вопросам. Думаю наоборот, что только подъем религиозного сознания может дать прочный и плодотворный характер кооперативному движению.
Кооперативное движение есть только подпорка разваливающегося здания. Для того, чтобы здание могло стоять и не быть причиной страданий живущих в нем, оно должно быть обновлено с фундамента. А фундамент человеческой жизни, как отдельного человека, так и обществ человеческих, есть понимание человеком и обществами людей смысла, назначения своей жизни и, одинаковых для всех вытекающих из этого понимания, обязанностей — т. е. религии. А без этого нет и не может быть прочного улучшения. И потому, как мне ни сочувственно кооперативное движение, как одна из таких деятельностей, которая не связана с правительственным насилием и все-таки может облегчить страдания рабочего народа, я все-таки думаю, что без религиозного обновления кооперативная деятельность едва ли в значительной степени, даже в какой-нибудь степени, уменьшит существующее зло.
Любящий вас, Л. Т.
То же, что пишу вам, или почти то же, я написал Тотомианцу и думаю, что если он найдет это того стоящим, то он по моему желанию отдаст мое письмо к нему в «Жизнь для всех».

Александр Владимирович Голицын (р. 1876) — земский врач в Вого-родицком уезде Тульской губ,, затем председатель Звенигородской уездной земской управы Московской губ., устранен с этой должности губернатором из-за его неблагонадежности, организатор кооперативов в Звенигородском уезде. После революции белоэмигрант.
Ответ на обширное письмо Голицына от 19 января 1910 г., в котором он писал о большом социально-политическом значении кооперации и просил Толстого высказать печатно свой взгляд по этому вопросу.
1 См. письмо № 81.

* 83. Г. Соколову.
1910 г. Января 23. Я. П.

Если 20 миллионов властвуют над 130, то никак не от того, что этим 130 миллионам внушается терпение обид и непротивление (этого никто не внушает), а, напротив, от того, что людям внушается то, что надо противиться злу злом, что нужно насилие и что без насилия полиции, судов, войска, министров, церкви — всё погибнет. И эту ложь так искусно внушают, что огромное большинство 130 миллионов верит в это и само участвует в совершении над самими собой насилий. Всё в этом, люди угнетают сами себя. Для того же, чтобы они перестали угнетать сами себя, нужно именно то, что у вас в зубах навязло.
Посылаю вам об этом же книги.

Письмо Толстого является ответом на письмо Г. Соколова от 18 января 1910 г., где он благодарил Толстого за «книжечку «Накаждый день», которая «его не удовлетворила, так как тут все старое, что уже в зубах навязло и на практике неприменимо». По поводу заповедей непротивления, терпения и прощения он писал: «Ведь у нас в России есть по крайней мере 120 миллионов тех, которые подставляют щеку и прощают, а 20 миллионов, которые бьют по щекам и снимают с первых все до нитки». См. «Список писем по поручению», № 24.
На письмо Толстого Г. Соколов ответил новым письмом от 31 января 1910 г., где благодарил за письмо и книги, которые только что получил и еще не успел прочесть. Он сообщал, что прочел только одну статью «Конец века». Он прилагал к письму свое стихотворение «Исторический сон — посвящается великому старцу и великому мыслителю в защиту обездоленных», подписанное «Батрак Левословный», и приглашал Толстого приехать отдохнуть в Железноводск, «иояить кумыса и железной водицы».
На конверте этого письма Толстой пометил 7 февраля: Хорошее письмо. Прочел. На письмо Соколова ответил В. Ф." Булгаков 15 февраля 1910 г. См. «Список писем по поручению», № 125.

* 86. П. Н. Давыдову.
1910 г. Января 24. Я. П.

Благодарю вас, дорогой брат Петр Давыдов, за ваше письмо. Порадовало меня то, что я получил известие о вас, а главное то, что узнал про ваше бодрое душевное состояние. Помогай вам бог в вашем тяжелом испытании.
Хотя и чувствую, как трудно мне из тех роскошных внешних условий, в которых я живу, подавать совет вам, живущему в таких телесных тяжелых условиях, мне все-таки хочется посоветовать вам насколько возможно стараться входить в духовное, любовное общение с несчастными сотоварищами вашими, не имеющими того внутреннего духовного утешения, которое вы имеете, и стараться вызвать в них того бога, который живет в каждом из нас. Думаю, что это могло бы доставить вам радостные минуты и облегчить ваше положение.
Не могу ли чем служить вам? Если бы вы дали мне эту возможность, был бы благодарен вам. На вопросы ваши попрошу Маковицкого и другого нашего друга Булгакова ответить вам.
Любящий вас брат Лев Толстой.

Петр Никитич Давыдов (р. 1885) — мещанин г. Инсара Пензенской губ., отказавшийся от военной службы по религиозным убеждениям в Манчжурии в 1908 г. и присужденный к четырем годам арестантских отделений. В 1911 г. после освобождения возвратился на родину. П. Н. Давыдов прислал Толстому письмо из Бийской тюрьмы от 15 января 1910 г., в котором он описывал свою тюремную жизнь в Сибири. Он писал, что за время заключения находился «в пяти тюрьмах, как-то: Харбин, Чита, Иркутск, Красноярск, Томск и вот сейчас Бийск, и везде полно, втрое усилено, а то и больше. Переход от г. Томска до г. Бийска пришлось идти пешком, около 400 верст... Но, несмотря на все внешние неудобства жизни арестанта, — писал Давыдов, — мое внутреннее самочувствие очень хорошее».

*88. С. И. Мунтьянову.
1910 г. Января 24. Я. П.

Мунтьянову.
Я стою одной ногой в гробу и всякий час не на словах, а на деле жду смерти, и потому вы можете верить тому, что я говорю то, что говорю, не для того, чтобы защищать себя или своих, а потому, что не могу не верить тому, что говорю. А не могу не верить потому, что пришел к своим убеждениям и упорным мышлением об одном и том же предмете и многолетним опытом.
Чувства, выраженные в вашем письме, вызвали во мне1 жалость к вашему ужасному душевному состоянию. По письмам вашим я вижу в вас человека с горячим сердцем, способного слить свою личную жизнь с жизнью народных масс и, главное, самое драгоценное человеческое свойство, способного к самоотвержению, и потому-то мне вас истинно жалко, не в смысле снисходительной, презрительной жалости, а в смысле сожаления к тяжелому душевному состоянию человека, которого любишь и уважаешь. И вот во имя этих чувств 2 я очень прошу вас прочесть с тем же уважением, 3 с которым я читал ваше письмо, те книги, которые посылаю вам.
Разумеется, лучше бы было прямо и коротко отвечать на ваши доводы, и это я бы сделал, если бы мы виделись. Теперь же очень прошу вас, на время отложив свои привычные убеждения, беспристрастно вникнуть в сущность дела.
Сущность же дела вкратце в том, что для того, чтобы не было тех бессмысленных и возмутительных насилий, как экономических, так и правительственных, одних людей над другими, надо, чтобы все люди считали бы общее благо, или хотя благо большинства, важнее своего личного блага. Разве не ясно, что достигнуто это состояние никак не может быть ни теми зверскими мерами ссылки, тюрем, казней, которые употребляют властвующие теперь (уверяя себя и других, что они делают это для общего блага), ни теми мерами поголовного убийства, включая и детей, которые вы предлагаете и обещаете. Разве не ясно, что все такие, или хоть приблизительно такие, меры могут только отдалить желаемое состояние, а никак не приблизить его, и что достигается желаемое совершенство противоположными деяниями.

В черновике сделана приписка о посылке книг, не вошедшая в копию: Послать о Револ[юции] Ч[ерткова] (В. Г. Чертков, «Наша революция», М. 1907. — Ред.) и мое и 3[акон] Насилия] и 3[акон] Л[юбви] и еще послать о душе. Письмо, а также ответ Мунтьянова впервые полностью опубликованы в «Литературном наследстве», № 37-38, стр. 354—355.
С. И. Мунтьянов — политический ссыльнопоселенец в с. Нижне-Илимском Киренского уезда Иркутской губ., прислал Толстому письмо от 5 января 1910 г., в котором писал:
«Благодарю, Лев Николаевич, за вашу брошюру «Неизбежный переворот», но только я у вас не это просил, но это неважно. С вашей брошюрой, т. е. с вашим мнением, я не согласен. Вы пишете, что только одной любовью можно добиться хорошей жизни. Нет, Лев Николаевич, о любви можно говорить тогда, когда имеешь хорошее воспитание и чувствуешь себя сытым, но когда не имеешь воспитания и сидишь весь свой век впроголодь и на тебя кровопийцы, властелины смотрят как на раба, то тут не до любви!
Вы говорите: «Правда, есть еще такие люди, которые хотят уверить себя и рабочих, что вот-вот еще одно убедительное разъяснение существующей несправедливости, еще одно небольшое усилие борьбы с врагом — и установится, наконец, тот новый порядок, при котором не будет уже зла, а все люди будут благоденствовать».
Нет, Лев Николаевич, я перед самой вашей смертью заявляю вам, что вы, очевидно, плохо знакомы с рабочим классом. Рабочие прекрасно знают, что не одно еще маленькое усилие борьбы с врагом придется сделать, чтобы настала благодать, а придется не раз быть побежденными и победителями и бороться с ним не любовью, а так, чтобы весь мир был потоплен в крови. Словом, бей их до тех пор, пока из них не останется ни одного подлеца, даже и маленьких детишек не жалеть: по крайней мере после они нам вреда никакого не принесут. Рабочие им за все отплатят: за образование и за то, что мы голодаем! Жаль, что вы, может быть до того времени не доживете! Ну, желаю вам счастливой смерти».
В. Ф. Булгаков в своем Дневнике сообщает, что письмо это читалось вслух 26 января и оно произвело на всех присутствующих сильное впечатление. Об этом же рассказывал П. А. Сергеенко в своей статье «Вечер в Ясной» («Русское слово» 1910, № 8 от 6 февраля).
1 В черновике зачеркнуто: глубок[ую]
2 В черновике зачеркнуто: к[оторые] вы вызвали во мне,
3 В черновике зачеркнуто: к мыслям вашего корес[пондента]

* 89. П. В. Кадачеву.
1910 г. Января 25. Я. П.
Хорошо сделали, милый брат Калачев, что не поддались искушению уничтожить ваше письмо, оно мне сказало очень многое и также скажет то же и многим друзьям нашим. Я живу во всех возможных внешних удобствах и, несмотря на это, постоянно чувствую, как я не точно и не так, как хотел бы, выражаю свои мысли. На вас же нужно только удивляться, что, живя в особенно тяжелых условиях и имея целью передать самое трудное для передачи — внутреннее душевное сознание,— все-таки достигли этой цели так, что я вполне понял вас.
Ах, милые друзья и братья, и вы, и Кудрин1, и все, так же, как и вы, страданиями жизни работающие для исполнения высшего закона жизни, Его закона, желал бы передать вам, как явны для меня важность и величие того дела, которое вы делаете своими, кажущимися столь незаметными среди пустозвонной, шумной суеты людской, поступками! Ведь, казалось бы, так несомненно ясно то, что уничтожить то ужасное зло борьбы, вражды, ненависти, от которых теперь страдают люди, никак не могут ссылки, кандалы, тюрьмы, казни, ни такие же революционные убийства и всякого рода насилия. И здравый смысл, и опыт, и нравственное чувство в один голос говорят, что все эти средства могут только усилить зло, что уничтожить зло может не зло, а добро, что для этого нужна не борьба, не вражда, не ненависть, а совершенно обратное: мир, дружелюбие, любовь и потому, прежде всего, отказ от всякого насилия, воздержание от всякого участия в нем. И это начинают понимать теперь .даже лучшие из людей революционного направления.
Знаю, что человек должен исполнять свое назначение — волю пославшего, — даже и тогда — как это и бывает большею частью — когда он не видит, не может видеть того, что творится его исполнением воли бога. (Не моя воля да будет, но твоя, и не то, чего я хочу, а то, чего ты хочешь, и не так, как я хочу, а так, как ты хочешь.) 2 Но какое особенное счастье, когда человек может видеть, понимать общие последствия того, что он делает, может чувствовать себя участником понимаемого им дела Божия. И вы имеете это счастье.
Помогай вам Бог.
Знаю, что люди говорят: «одна ласточка не делает весны»; но неужели оттого, что одна ласточка не делает весны, не лететь той ласточке, которая уже чувствует весну, а дожидаться? Если так дожидаться всякой почке и травке, то весны никогда не будет.
Но весна эта чувствуется в воздухе, не только у нас в России, где всё больше и больше людей, отказывающихся от участия в привычном узаконенном зле, но и во всем мире.
Помогай вам бог. Спасибо, очень благодарен за письмо.
Передайте Кудрину мой братский привет.
Любящий вас брат Лев Толстой.