Толстой понимал веру не в специфически церковном смысле, который ему казался слишком экзотическим (церковных таинств он “не чувствовал”), а в более широком. Та или иная вера, по мнению Толстого, лежит в основе любого мировоззрения. Истинное мировоззрение для него – это христианство, это, прежде всего, в этическом плане простые правила добра, которые он пытался сформулировать, апеллируя к совести людей. Толстой говорит на общедоступном гуманистическом языке, и в этом сила и убедительность его определений. Не у каждого имеется мистический опыт, но у каждого имеется (Л.Н.Т. очень надеется на это) разумное начало, которое и позволяет принять такие его определения. Толстой четко понимает пределы человеческого разума, признаёт, как бы мы сегодня сказали, трансцендентную природу этических ценностей . В Дневнике 22.10.1904г. он пишет: “Надо примириться с тайной, окружающей нас, признать непроницаемость её и знать, где остановиться в постановке вопросов и в ответах на них”.
Толстой, вопреки расхожему мнению, не злоупотреблял рассудочными построениями, мысля о Боге. Он, как древний Ксенофан , был лишь против чрезмерно антропомофных представлений о Боге. Его теология апофатична, он пишет о непостижимости промысла Божия, о некоем законе бытия, о необходимости следования воле Божией, “а что делается нашими жизнями, нам не дано знать, да и не нужно” (Дневник, 10 окт. 1910). Его рефлексия была в основном на уровне этических приложений.
Толстой обличает все виды суеверий своего времени: патриотизма, науки (в том числе и социальной), церкви, которая, по его мнению, исказила истинное христианство, а также главное суеверие, порождающее все виды зла современности, состоящее в том, что религия отжила свое время, и есть дело прошлого.
цитата:
“Освободившись же от этих суеверий, следует постараться изучить все то, что в области определения истинных основ, религиозных основ жизни сделано всеми величайшими мыслителями мира, и, усвоив разумное, религиозное мировоззрение, исполнять его требования не для того, чтобы достигнуть вами или кем бы то ни было определенной цели, а для того, чтобы исполнить свое назначение человека, несомненно ведущее к неведомой нам, но несомненной благой цели” (см.: “О социализме”).



Обращение к религии для дворянина того времени было знаменательно. Толстой вновь и вновь восстаёт против расхожего мнения об отсталости религиозного мировосприятия:
цитата:
“Я не боюсь осуждения в отсталости потому, что не только не считаю религию суеверием, но напротив, считаю, что религиозная истина есть единственная истина, доступная человеку, христианское же учение считаю такой истиной, которая – хотят или не хотят признавать это люди – лежит в основе всех людских знаний…”.



Конечно, речь у Толстого идет не об обычном бытовом типе религиозности, а о религии, основанной на разумных основаниях.
Уникальность Толстого для российского этоса в том, что он одновременно утверждает равную ценность религиозного и рационального оснований жизни, т.е. именно то, чего так недоставало и недостаёт нашему национальному самосознанию, в котором вера и разум существуют если не совсем раздельно, то все-таки в некотором принципиальном методологическом разрыве.

Рассмотрим два примера мышления Толстого если не буквально в ключе христианского гуманизма, то в стиле не противоречащем его духу.

Вопрос о свободе вероисповедания

Толстой утверждал, что всё положительное, выработанное человечеством, называется откровением. Откровение есть то, что помогает человеку понять смысл жизни.
цитата:
“Что ж за удивительная вещь? Являются люди, которые из кожи лезут вон для того, чтобы другие люди пользовались непременно этой, а не той формой откровения. Не могут быть покойны, пока другие не примут их, именно их форму откровения, проклинают, казнят, убивают всех, кого могут, из несогласных. Другие делают то же самое - проклинают, казнят, убивают всех, кого могут, из несогласных. Третьи - то же самое. И так все друг друга проклинают, казнят, убивают, требуя, чтобы все верили, как они. И выходит, что их сотни вер, и все проклинают, казнят, убивают друг друга. Я сначала был поражен тем, как такая очевидная бессмыслица, такое очевидное противоречие не уничтожит самую веру? Как могли оставаться люди верующие в этом обмане?” (Церковь и государство, 1891).


Вообще говоря, артикулированная концепция религиозной толерантности есть результат длительной работы европейской мысли, есть важный постулат гуманизма. Здесь Толстой значительно опережает своё время в России, хотя его аргументация и носит, в основном, характер апелляции ad hominem. Вопрос о свободе вероисповедания очень не простой. Католическая церковь только в 1965 г. принимает Декларацию о религиозной свободе. РПЦ с большими оговорками признаёт относительную ценность “юридического принципа свободы” (ОСК, III, 6). Необходимость христианского обоснования свободы вероисповедания остаётся актуальной в России.

Тема Логоса

Большой интерес представляет комментарий Толстого на русский перевод начала Евангелия от Иоанна: “В начале было слово (logos – греч.)” (Ин.1,1). Толстому русский термин “слово” представляется недостаточным. Более адекватным переводом ему представляется “разумение” . В католической, православной и протестантской традициях толкования греческого термина logos, не исключается разумно-смысловой аспект присутствия Божественной премудрости при сотворении мира. Толстой своим переводом лишь предлагает акцентировать именно эту сторону. Ведь он постоянно апеллирует к разуму, а не рассудочности, в чём его постоянно упрекают. Толстому дорог Разум – Логос, который связан не только с логикой, но и с принципом добра. Положительные мировоззренческие и культурологические последствия такого перевода очевидны: это способствовало бы признанию разумного начала в общественном сознании, чего так не хватает в России. Без веры в разумное начало не возможно никакое просвещение.

Вывод:

Толстой является замечательным апологетом этического аспекта истины (т.е. справедливости), укорененной в трансцендентном начале, в Боге. Он активно противостоит атеизму и безбожию. С христианской точки зрения Толстой заблуждался как богоискатель, ошибался в догматическом, вероучительном смысле (открыв для себя единого Бога, он отрицал Троицу ; принял учение Христа, но не Его Самого; видя греховность людей, отрицал наследственный первородный грех), но как правдоискатель он несомненно честен и прав в социально-этическом смысле. Его публицистика носит характер свидетельства. Толстой - чуткий и острый обличитель всяческой неправды: социального и экономического неравенства, лжепатриотизма, религиозной нетерпимости. И этим он ценен для христианской совести. В России эти проблемы все ещё остро нуждаются в самом серьезном осмыслении не только в рамках светского гуманизма, но и в свете христианских ценностей. У нас разум как таковой (дар Божий!) всё ещё под большим подозрением.
Толстой не только пытался воссоздать некую общую религию. Он по сути дела предпринял попытку, которая не под силу одному человеку: осуществить религиозно обоснованный просветительский проект в России .
Отсюда и его тяга к собиранию мудрости всех времен и народов, составление сборников мудрых мыслей. Необходимость общечеловеческих ценностей не так очевидна, как это может показаться неискушенному уму. Европа пришла к ним через большие потрясения и великую философию. Толстой пришел к ним путём самообразования и упорных размышлений. Его проект оказался в широком смысле нереализованным, парадигма привлекавшей его естественности человеческой природы и искусственность форм современного общественного бытия так и не сгармонизировались в его сознании. Но сама постановка вопроса оказалась верной. Основная идея Просвещения – это идея прогресса, идея совершенствования всех форм общественной жизни. Толстой, зовущий к естественности природы, кажется ретроспективным. Но он хорошо сознавал и невозможность искусственного опрощения. Поэтому при всей острой критике современного ему общества, при всех сомнениях, он понимал, что простого возвращения в “утраченный рай” не получится. Поэтому по методологии своего критического мышления он типологически близок к просветителям.
Его политический анархизм можно отнести к полемическому перегибу, ошибке гения. Но ошибка ли это? Он поверил, вслед за ап.Павлом, “безумию” креста Христова. Он задумался о заповеди Христовой о непротивлении: а что если полностью отказаться от насилия? С этого начинается хождение по водам. Не нам его за это винить.

цитата:
“Толстой отделяется от нас не только тем, что веровал иначе, но и тем, что стремился к жизни по вере”. Не теплохладным ортодоксам, благополучно сидящим в ограде государственной церкви, его судить. “Наша вина, что мы не удержали в своей среде Толстого. Можем ли мы уверенно утверждать, что в нём проявился бы его антицерковный фанатизм, если бы церковная жизнь была иной? Толстой оттолкнулся не только от Церкви, но и от нецерковности нашей жизни, которой мы закрываем свет церковной истины” (С.Н.Б., “Л.Н.Толстой”).




Толстой уже ничего не может добавить к тому, что он сказал. Но РПЦ может дальше развивать своё социальное учение, признать, наконец, свободу совести и вероисповедания, осмыслить с христианской точки зрения всю полноту общественной жизни, оценить важность обличительного пафоса, важность правды и справедливости, горячим апологетом которых был Толстой. Ключевая для социума концепция “справедливости” обладает удивительным свойством. Она принадлежит сразу христианскому этосу и гуманистическому, является их связующим и неустранимым элементом. Это - место встречи религии и гуманизма. Когда РПЦ разовьёт концепцию христианского гуманизма, когда будут должным образом оценены положительные стороны просветительского проекта, тогда и соответственно положительные стороны этического учения Толстого будут признаны, и тогда произойдет если не полное, то значительное примирение с Толстым. Но чтобы оценить это положительное в религиозно-философских трактатах Толстого, нужно движение вперёд, нужна честная интеллектуальная работа, которая не может не быть духовной. Без интеллектуальной честности нет христианского гуманизма.

игумен Вениамин (Новик)
кандидат богословия
С-Петербург
/Опубликовано: «Толстой – Новый век», #2, 2006, Ясная Поляна/.