Не прошло и минуты по уходе этих двоих как опять вызывают: «Драгуновский Иван!» Из прошедших был один (как после узнали) заведующий политбюро Летаев. Как только он пришел, ему вероятно сказали, что «самого главного уже допрашивали, и он отказался подписать протокол». Когда я вошел в комнату допросов и остановился у двери, передо мной стоял этот заведующий. За спиной у него кто-то сказал: «Вот он ихний главарь, агитатор против советской власти, не хочет признать себя виновным и не подписывает протокол».
- Ты почему не подписываешь протокол? – закричал Летаев, свирепо сверкнув глазами. По его лицу видно, что он мастер своего дела. Только глазами может испугать человека, а если исказит лицо и откроет рот, в котором в верхней челюсти нет двух зубов, тогда он становился совсем неприятен и даже страшен.
- Я не согласен с обвинением в агитации, - ответил я.
- Так не подпишешь?
- Нет, не подпишу.
Не успел я произнести последних слов, как посыпались удары кулаками по левой щеке. Летаев был среднего роста, но крепкого телосложения, и удары наносил такие веские, что я не мог устоять на одном месте; меня повело в сторону, и я упал бы, если бы не поддержала стена. Ударов около шести было нанесено, и при первом же ударе я почувствовал сильную боль в челюстях, а потом и головокружение. Увидав, что меня повело в сторону, и с моей головы слетела шапка, он остановился как бы перевести дух и собраться с новой силой. В это время я поднял шапку и остановился перед ним, чувствуя сильное головокружение.
- Теперь подпишешь протокол, признаешь себя виновным в агитации?
- Нет, виновным себя в агитации не признаю и протокола, с которым не согласен, подписывать не буду.
От моего твердого категорического ответа в нем проснулся дикий зверь. Он удар за ударом со всего размаха стал бить меня сапогом, попадая между моих ног. Мне стало невыносимо больно. Я чувствую: вот, вот еще удар и… смерть… Каждый знает, что это самое чувствительное место у мужнины, и одним метким ударом можно лишить жизни. Чувствую сильную боль и боязнь близкой смерти, у меня из глаз потекли слезы. Я инстинктивно стал закрывать шапкой то место, по которому он ударял. Но Летаев был свиреп и ловок, и эта защита ему не мешала, он метко попадал в желаемое ему место из-под низу. Несколько раз он попадал сапогом по рукам, которыми я закрывался, и из них полилась кровь. Я подумал, что вид крови остановит его, но зверь, проснувшийся в этом человеке, только обрадовался. Он без смущения продолжал меня бить сапогами изо всей силы. Вижу, что он хочет окончательно убить меня, я стал умолять его:
- Брат, образумься! Брат, прости!
Но ни мои мольбы, ни кровь, ни слезы не тронули его, он продолжал бить до тех пор, пока не устал, и только тогда остановился.
- Теперь подпишешь протокол? – крикнул Летаев.
- Нет, не подпишу. – У меня появилась какая-то каменная твердость. Когда меня били, чувствовал страшную боль, но подписать тот ужасный протокол все равно не мог.
Летаев больше не стал бить меня и, как ни в чем не бывало, стал предлагать, чтобы я сам написал о своих убеждениях. Хотел я и от этого отказаться, но потом решил написать. Меня вывели из этой комнаты в другую, свободную, и, посадив за стол, дали лист бумаги. Но как я буду писать, когда у меня такое сильное головокружение, во рту пересохло, челюсти и между ног болит, кровь из руки течет. Сел я и задумался: как и что я буду писать, когда ничего не соображаю? Вышедший со мной Шуруев, видя, что я не могу писать, наклонился ко мне через стол и ласково стал показывать, как надо заполнить анкету. Когда анкета с трудом была заполнена, он сказал: «Теперь пиши о своих убеждениях». С этими словами он ушел опять в комнату пыток. Там били одного за другим Поляковых, которые так же, как и я, умоляли своих палачей. Мне в таких условиях очень трудно было писать. Чтобы написать слово, я долго думал. Не знаю, сколько времени я писал, но знаю, что двоих Поляковых «допросили» и уже завели Федосова Ефима.
Два раза приходил за моими показаниями тот безнравственный мальчишка, прислуживающий и развращающийся в политбюро. В третий раз пришел и стал вырывать у меня бумаги: «Давай, больше не хотят ожидать». Многое хотелось мне еще написать, но не дают. Ладно, пусть берут.
Мои друзья сидели в темной комнате, не шевелясь, только вздыхали и ужасались, когда сюда долетали звуки ударов и стонов из комнаты пыток. Видя мое состояние, со мной в разговор уже не вступали, и вообще никто не хотел проронить ни одного слова, всех охватил ужас побоев. Сейчас были слышны удары и вопли: в комнате пыток был Федосов Ефим. Его били, а он умолял не мучить его.
Ужасно переносить, когда бьют самого, но еще ужаснее, когда бьют и мучают другого человека, и до тебя долетают звуки ударов и тяжелые стоны. Слезы и страдания других так и щемят сердце. Но вот затихло, и тут же представляешь себе что-то ужасное: вот уже убили… вот человек кончается… Ужас, ужас!
Вот пробежали по коридору с большим ковшом воды… Воображаешь себе, что прибили до беспамятства и теперь будут отливать водой… Но оказалось, Федосов сам попросил воды, так как от побоев у него сильно пересохло во рту.
- Драгуновский Яков! – кричат опять.
Я вошел, думая, что еще будут допрашивать.
- Кто здесь есть из твоих братьев в той комнате?
Я сказал, что только брат Василий. Вызвали Василия, а меня выслали вон. Прошло минут 10, опять вызывают меня. Я вошел в четвертый и последний раз. Брат сидел на стуле, а заведующий политбюро Летаев стоял возле него и требовал подписать протокол. Брат отказывается подписать, потому что в протоколе написано обвинение в дезертирстве. Он попросил протокол прочитать самому. Действительно, протокол составили как на дезертира: «Протокол обвиняемого в дезертирстве под укрытием «толстовства». Брат не стал дальше читать, положил протокол на стол со словами: «Не буду подписывать такой протокол». Тогда Летаев обращается ко мне:
- Ты ихний учитель, заставь своего ученика подписать протокол.
Я сказал:
- У нас один учитель – Христос, а мы между собой братья; и протокол заставить подписать не могу, потому что у него есть свой разум.
- Да ведь ты написал и подписал, почему же он не подписывает?
- Так вы дайте ему самому написать, тогда он и подпишет.
- Что-о! – закричал Летаев. – Если за вами отдельно за каждым записывать, и вся ночь пройдет!
Тогда, обращаясь к брату:
- Ты подпишешь протокол?
- Нет, не подпишу.
Тогда Летаев ударил брата три раза наотмашь кулаком по носу и правой щеке. Ручьем хлынула кровь из носа.
- Подпишешь протокол?
- Нет, не подпишу!
Меня сейчас же выгнали вон, а брата начали бить: того брата, который отказался, бывши у французов, отказался, бывши у Деникина, идти воевать против своих русских, так называемых «красных» и его начали страшно бить, назвав «злостным дезертиром».
Я испытывал неописуемый ужас. Через двое дверей была слышна возня, кряхтение, глухие удары и страшно болезненные вздохи… Затем слышался частый топот ногами и опять глухие удары… удары… Не знаю, сколько времени это продолжалось, но нам, сидящим в другой темной комнате и слышавшим все это, показалось очень долго. Долго молчал брат под ударами, но не выдержал и закричал:
- Братцы, пристрелите лучше меня!
Но и после этого крика его продолжали бить… бить… Но вот все затихло, проходит несколько томительно-жутких мертвых минут. Опять представляю себе, что брата уже убили, вот здесь рядом… в эту минуту…
Не могу описывать о переживаемых мною в то время ужасов, так как это не поддается моему малограмотному перу. Всякий читающий эти строки войдет в мое положение и без описания поймет те ужасы, которые я переживал в ночь с 3 на 4 ноября 1920 года, в особенности когда били других и, в частности, брата Василия, которого били больше всех. Представьте себе: ты знаешь, что вот там, за двумя дверями, комната пыток. Сейчас там бьют разными способами самые умные существа – люди – такого же, как и они человека. До тебя долетают глухие удары, возня, стоны, крики: «Братцы! Пристрелите меня лучше!» Потом опять стоны, возня, удары, и так минут 15-20, а после – несколько минут совершенно тихо. Вот в это время, когда после глухих ударов, после криков и стонов, наступает тишина, становится жутко, сразу представляешь, что, должно быть, убили человека, человек умер под ударами людей… И, как бы усиливая это жуткое чувство, видишь, как мимо тебя пробежал один из бойцов с большим ковшом за водой, наверное, отливать прибитого до бессознания человека…
Для чего же нужна была вода в это раз? В первый раз воды попросил сам избитый; во второй же раз именно для отливания его. Брата Василия били до тех пор, пока сами избивающие не устали, и их жертва пришла в беспамятство. Тогда они посадили его бесчувственного в стоявший тут же рядом разбитый шкаф, и один из них побежал за водой. Они видимо знали, что холодная вода приводит в сознание избитого до полусмерти человека, но… Василий не взял ее. Почему не взял, он и сам не знает. После он рассказывал, что в это время он был как сумасшедший и ничего не соображавший