Было темно, когда мы прибыли в Вардха. На станции теснились индийские рабочие. Нас встретили два молодых человека в развевающихся одеждах из белой домотканной материи. Все мы четверо и наши вещи быстро оказались в тонге - двухколёсной повозке с сиденьями

Перевод Е.Горбуновой /до 1928 г./

15

спиной к спине - которую везли белые быки; на ошейниках их позвякивали колокольчики. На месте возницы сидел индус в крученом тюрбане, казавшемся тёмнозелёным в мерцающем свете фонаря. Мы ехали через деревни к ашраму около трех миль. Очертания глиняных домиков деревни терялись в темноте или вырисовывались силуэтом около костров, у которых, завернувшись в покрывала, спали люди. Собаки вскакивали у костров и бежали за нашей повозкой. Мы ехали по дороге, окружённой эвкалиптовыми деревьями и чинарами. Под ними виднелись стада буйволов. Мы приближались в открытому лугу, перерезанному двумя рядами домиков с плоскими крышами, а дальше, точно белая тень, выступало из темноты большое здание. Первый этаж этого строения, собственно ашрам, был низкий и широкий. Верхний этаж был похож на маленький ящик, поставленный в другой, в пять раз его больший.
В окне комнаты верхнего этажа горел свет. "Бабу ещё работает"- сказал один из молодых людей другому. Мы знали, что "Бабу" - это полный духовного бесстрашия индус Мохандас Карамчад Ганди.

Вот мы с матерью одни в нашей комнате в Сатигра Ашрам, как раз под комнатой, где работает Ганди. Нашей лампой был фонарь, с которым мы ехали со станции. В комнате чистые белые стены, две кровати, большие, похожие на низкие столы, без матрасов. Две полки, заменяющие туалетный столик, и два окна... Всё погружено в глубокую тишину, нарушаемую лишь дыханием спящих снаружи ашрамитов да лаем шакалов на ближайшем лугу.
В 3 часа 30 минут нас разбудил звон колокола, похожий на пожарную тревогу. Надо готовиться к медитации, созерцанию, в 4 часа.
К нашему зданию через луг, точно танцующие светлячки, приближались фонарики. Ашрамиты собирались на большом балконе. Небо было еще усеяно звёздами. Фонарики с убавленным светом стояли в ряд на краю большого балкона около ряда сандалий: ашрамиты не приближаются к месту медитации в обуви.
Тридцать мужчин и мальчиков и восемь женщин сидели полукругом, поджав под себя ноги, против маленького матраса, лежавшего у стены дома. Их худые смуглые плечи были закрыты покрывалами. Они сидели, согнув спины, склонив вперёд головы, закрыв глаза.
На балкон вышел индус, на котором была надета только набедренная повязка. Казалось, тело его не чувствовало холода. Он принёс фонарь, большую истрёпанную книгу и часы с будильником. Он сел и сбоку поставил будильник, а фонарь и книгу перед собой. Это был Винова - управитель ашрама, один из выдающихся индусских знатоков санскритского языка. Два молодых человека положили подушки на матрас около меня.
Человек с очень худой фигурой, закутанный в домотканное покрывало и обутый в сандалии с деревянными подошвами, которые стучали по твёрдому цементу пола, вышел из внутренней комнаты и сел, поджав ноги, на подушки. Я не могла видеть его лица, склоненного и скрытого широкими складками его покрывала. Мне была видна только часть его бритой головы, которая поднималась над большими ушами.
Винова прочил несколько мест из священной книги индусов и под монотонный аккомпанемент покрытых для заглушения звука сукном барабанов пропел гимн приветствия наступающему дню.
После часа медитации мы пошли к колодцу, чтобы принести

16

воды для умывания. Затем ее согрели в больших жестяных котлах на открытом огне. Мужчины предпочитают холодную воду, окатываются ею, разбрызгивая воду, и потом быстро растирают свою кожу цвета меди. Они стирают свою одежду и развешивают её на заборе сушиться. В это время они жуют какие-то короткие палочки и к тому времени, как закончат мыться, сделают из них маленькие щёточки, которыми они чистят зубы.
Их простой туалет окончен. Они готовы к первой еде - кипячёному козьему молоку и пресным лепёшкам ручного помола.
Два молодых человека, встретившие нас на станции, пришли проводить нас к завтраку... Один из них семь лет учился в Оксфордском университете, другой был секретарём Сет Джумналаля Баджои, состоятельного человека, построившего это убежище для Ганди и его последователей. До появления гандистского движения несотрудничества с колонизаторами Сет Джумналаль пользовался своим состоянием для самого себя. С того же времени, как он примкнул к Ганди, он и его семья - жена и две дочери - живут суровой жизнью и отдают все свои доходы от бумагопрядильных фабрик общему народному делу.
Сет Джумналаль был как бы нашим гостам за завтраком в одном из домиков с плоскими крышами, где мы сидели на травяной циновке перед корзиной со смоквами и другими национальными яствами. Мы кончали чай, когда Джумналаль вдруг быстро поднялся и повернулся к двери. Тихо и с благоговением он произнёс: "Бабу идёт". В дверях появился человек, прямое, худое, точно совсем без мяса, смуглое тело которого было только частью покрыто короткой набедренной повязкой и покрывалом. Под длинным носом губы его улыбались. Его глубокие влажные глаза светились добротой.
- Ах, леди, будьте осторожны с тем, что вы здесь едите. Я не хочу, чтобы вы ушли голодными, но мне очень не хотелось бы, чтобы у вас было несварение желудка. - Он смеялся коротким, отрывистым смехом, как смеётся ребёнок, когда его щекочут. - Пойдёмте со мной пройтись по лугу.
Точно старые друзья, встретившиеся после разлуки, Ганди, ашрамиты и их гости шли по дороге, пересекающей поле. Солнце светило нам прямо в лицо, отдаленное позванивание колокольчиков на быках, быстрый ритм наших шагов, влажная высокая трава, пыльная поверхность дороги - всё это в опаловой дымка утра.
- Сладкий запах земли наполняет радостью мое сердце, сказал Махатма Ганди, дыша радостно и глубоко.
Скоро мы были уже далеко в лугах, дорога была покрыта глубоким слоем пыли. Ганди весело, по-мальчишечьи ступал на нее.
- Мне хочется чувствовать ее между пальцами, - сказал он, снимая сандалии. Мы свернули с дороги чтобы перейти на другую, которая вела назад к ашраму. Жёсткие стебли пересохшей травы хлестали нас по ногам и, цепляясь, вытягивали нити из наших шёлковых чулок. Я отцепила лист, запутавшийся в оборванной нитке. "Природа слишком сурова для тонких нитей вашей легкомысленности", - сказал Ганди шутя. Вдруг он остановился, он наступил на колючку. Кровь текла из его ноги. Я предложила ему носовой платок. "Нет, нет, это пустяки. Я не обращаю внимания на боль. Но, может быть мне всё же лучше одеть сандалии, которые дал мне один друг. Они сделаны из шкуры коровы, умершей естественной смертью. Вот эти же как раз такие. Мне отвратительно думать, что я хожу на коже прекрасного животного, которое было

17
зарезано, чтобы потворствовать нашему комфорту. Восток давно считает священной всякую жизнь. Христос не учил этому, но я уверен, что он верил в это.
Мы вернулись в ашрам и остановились у дверей, ведущих наверх в комнату Ганди. Поднявшись наполовину, он повернулся и сказал:
- Будьте осторожны в пище здесь. Я никогда не забуду того, как мне впервые пришлось жить на европейской пище, - он поклонился и ушёл наверх по лестнице.
Мы увидели всю жизнь ашрамитов. Они обрабатывали поля, молотили пшеницу для своего хлеба, работали над выращиванием, над очисткой семян, прядением и тканием хлопка. Они готовились учить жителей индийских деревень делать кхаддар - домотканную одежду, пропагандируемую Ганди. Все эти молодые люди горят этим национальным делом Индии и верят в политику Ганди: несотрудничество с существующим правительствам и бойкотирование иностранных товаров. Одни из них учились за границей, другие вышли из национальных колледжей. Некоторые - сыны бедных крестьян. Как и Ганди, все они живут простой, суровой, возвышенно чистой жизнью.
После обеда мы сидели с Ганди, пока он прял на своей харка - прялке с маленьким деревянным коленом, какие употреблялись ещё две тысячи лет тому назад. Ганди сидел на своей подстилке, служившей ему и кроватью. Мы заговорили с ним о медитации.
- Вопрос в способе,- ответил он. - В вопросах духа есть только один способ обучения, и как раз его-то учителя всех религий часто забывают, они предпочитают иметь дело с обычными способами обучения. Научить же действительно можно только примером.
- В чём по-вашему сущность христианства? - спросила я.
- В величайшем самоотречении, в торжестве духа над телом. И единственный действительный путь усвоения таких высоких идеалов лежит в свободном, незаметной для нас самих, наблюдении учеников за жизнью их учителя, - сказал Ганди.
- Но великие учителя редки, в чём величайшая черта их? - спросила я.
- Да они редки, - ответил Ганди. - Главная черта их - следование словам: "Оставь всё и следуй за мной", исполнение этого призыва.
Когда Ганди окончил заданный себе ежедневный урок работы, он отодвинул прялку, видимо очень усталый.
В час перед сумерками, когда индусы едят во второй раз, люди ашрама собрались с нами для обеда в длинной, низкой комнате дома.
Вечером Ганди медленно ходил со своими друзьями и с нами. Мы шли по дороге через луг. Один из нас нес фонарь, чтобы освещать обратный путь, если нас застанет ранняя индийская ночь. Сумерки, тишина и спокойствие. Никто не говорил много. Когда мы вернулись, Ганди предложил мне пройти в его комнату, чтобы там подождать вечерней медитации. Он устал. В этот день много посетителей приходило повидать его. Скоро должен был собраться Индийский Национальный Конгресс, а план действий на нём был ещё не вполне выработан.
Комната Ганди наверху была слишком велика, чтобы её мог осветить один маленькие фонарь на краю низкой скамьи. Ганди сел за ним на свой тюфяк. Повсюду в беспорядке лежали бумаги. Сче-

16

та и бумаги лежали под скамьей, завёрнутые в кусок зеленой материи. Он увидел что я смотрю туда, и сказал: "Это мой сейф". В головах тюфяка был другой кусок материи, в который были завёрнуты куски сотканной ткани. - "А это мой сундук", - прибавил он, улыбаясь. Я подумала о количестве моего багажа и позавидовала его свободе. Шаль, которую Ганди накинул на прогулке, соскользнула с его худых, смуглых плеч. Я чувствовала всю глубину его усталости, когда смотрела, как он дышит. Плечи его сгибались, несмотря на его усилия держаться прямо. Все его худое лицо как-то ещё более осунулось, и улыбка уже не светилась под его большим носом.
- Что даёт вам религия? - спросил он.
Я ответила:
- То, что открывает мне мой душевный опыт.
- Может быть вы правы, кто знает, - сказал он. - Каждый человек по-своему выявляет истину окончательно, и разве только самовлюблённый человек может сказать: "Я обрёл истину". Разве только самовлюблённый человек может так льстить себе и обманывать самого себя. Одна религия удовлетворяет вас, другая религия удовлетворяет меня. Обе истекают из духовного искания людей, одинаково ищущих истину. Ни одна религия не возвещает истину окончательно. Но если вы следуете своей, вы будете удовлетворены ею, насколько вы способны, и я своей, насколько я способен. Дитя моё, наши конечные цели те же самые, только наши дороги к ним различны.
Так мудрец Востока учил молодую женщину Запада.
Снаружи собрались к вечерней медитации. Фонарики мерцали мерцающим светом, когда их ставили в ряд по краю балкона. Там был Сет Джумналаль, величественный в своей домотканной одежде, там был Винова, принёсший книги и часы. Маленькие мальчики сидели полукругом перед дверью глядя, как секретарь Ганди приготовлял подушки. Когда Ганди вышел, чтобы присоединиться к ним, была полная тишина и спокойствие. Голова его склонилась, глаза, казалось, не видели.
Время от времени лай шакалов заглушал тихое чтение Виновы. Молодой месяц выплыл на усеянном звёздами небе, светя спокойно и нежно. Всё это навевало особое очарование, и душе хотелось следовать за спокойным ритмом гимна Виновы. Безмолвие ночи сомкнулось над утомлённым днем, Ганди сидел среди последователей - молчаливый, величественный, полный глубокого духовного мира.