Забытый гений Лев Толстой
Опубликовал: Вера Гатина | Раздел: Цитаты и мысли | Дата: 09/04/2012 ?>


Часто в минуты спокойствия мы задумываемся о жизни, о мире и людях, пытаемся понять, почему все происходит именно так, и могло ли быть лучше. Эти размышления мы отгоняем, как только возвращаемся в свою «жизнь», потому что они кажутся нам не применимыми в реальности, не имеющими никакой пользы, а лишь показателем того, что нам нечем заняться. Особенно популярной стала фраза «думать вредно, делай как все или займись чем-то, или лучше развлекайся», «не относись к этому так серьезно», о, или коронное «и что?». В принципе нас и так достаточно заняли всякой ерундой на всю жизнь, чтоб не оставалось времени на размышления – учись, работай, кормись, отдыхай, выбери хобби, смотри телевизор, празднуй.

Мы сейчас как беззащитное стадо овечек, думаем, что о нас заботиться наш пастух в лице государства или люди, которым по долгу службы положено о нас заботиться, но на самом деле нами правят не наши люди, и им наплевать на нас. А остальное большинство заботиться о себе и своем окружении, и вообще мало кто действительно любит людей. Самое время проснуться. И ничто не может так этому поспособствовать, как мудрость и здравомыслие в согласии с совестью.

Когда-то в фильме «Игры богов» я впервые услышала о том, что Лев Толстой был не только автором известных романов «Война и мир» (которым всех пугают сейчас и подшучивают только), «Анна Каренина» и других, но так же великим педагогом (теорией и практикой которого по вопросу воспитания пользовались многие известные люди заграницей, которые специально приезжали к нему). В школе мне не рассказывали, что он общался с крестьянами, каждое утро выходил к ним, слушал их и помогал чем мог, боготворил и ставил в пример своей семье то, что простые люди трудятся и для себя, и для других, так же не рассказывали о его социальных статьях, из-за которых за ним следила полиция, и, возможно, из-за которых он внезапно заболел и вскоре отдал богу душу. Не слышала на уроках и о том, что его не пустили на конгресс о мире в Стокгольме перед началом первой мировой (где он собирался разоблачить гипноз о мнимой необходимости убивать друг друга).

И просто ужасно жаль, что в школьной программе не было рассказов и статей этого человека, в которых содержится на столько очевидная, но не применяемая мудрость, что поражаешься, почему мы так не живем, под каким таким гипнозом мы пребываем, что не замечаем простых вещей и почему затыкаем уши, когда с нами начинает говорить наша совесть? Толстой в свое время разоблачил все пороки и болезни нашего общества (насилие, рабство, деньги, праздность, нравственные болезни, государство), которые мы продолжаем и сегодня, и, мало того, каждый раз предлагал выход, путь, лекарство для оздоровления. Но его не слушали тогда. Надеюсь, мы откроем свои глаза и уши и наконец-то действительно услышим голос истины – той, с которой никто не может поспорить.

Только сейчас я начинаю понимать, все значение, вкладываемое в слова «Лев Толстой – наш нравственный ориентир». Никто лучше не расскажет о нем, чем он сам. Ниже приведены отрывки из его работ, а также посылания на сайты с его произведениями и фильмом о последних годах жизни Толстого, основанном на его дневниках. Мудрости хватает везде. Приятного чтения и просмотра. Надеюсь, скоро мы реализуем эти истины в своей жизни.

Произведения: http://royallib.ru/author/tolstoy_lev.html

Фильм о последних годах Толстого: http://www.torrentino.com/torrents/352031

Главный закон

Два еврейских ученых, Шаммай и Гиллель, ни в чем не сходились. Шаммай был строгий и сердитый, а Гиллель – добрый и кроткий. Раз к Шаммаю пришел один язычник и сказал: – “я желаю принять истинную веру, только с условием, – чтобы ты меня научил всем законам, пока я обернусь на одной ноге”. – Шаммай рассердился и прогнал его. Тогда язычник отправился к Гиллелю – и ему предложил то же самое. – “Хорошо, сын мой!” – сказал Гиллель; – “делай другим, что себе желаешь, вот наше главное учение, остальное же только разъясняет это учение”, 1886

***

«У меня одна жизнь. Зачем же я в этой короткой моей жизни, поступая противно голоса совести, стану участником ваших гадких дел? – Не хочу и не буду. А что выйдет из этого – не знаю. Думаю только, что дурного ничего не может выйти из этого, что я поступлю так, как мне велит моя совесть».

«Если для того, чтобы Лондон или Петербург были освещены электричеством, или для того чтобы были построены здания выставки, или для того, чтобы были красивые краски, или чтобы скоро и много ткали красивых материй, нужно, чтобы погибло, или сократилось, или извратилось хотя бы самое малое количество жизней (а статистика показывает нам, как много их погибает), то пускай освещается Лондон или Петербург газом или маслом, пускай не будет никакой выставки, пускай не будет красок, материй, но только чтоб не было рабства и происходящих от него гибелей жизней человеческих. Истинно просвещенные люди всегда лучше согласятся вернуться к езде верхом и на вьюках и даже к копанью земли кольями и руками, чем ездить по железным дорогам, регулярно давящим столько-то людей в год только потому, что владетели дорог находят более выгодным платить семьям убитых вознаграждение, чем провести дороги так, чтобы они не могли давить людей. Если только люди поймут, что нельзя пользоваться для свои удовольствий жизнью своих братьев, они сумеют применить все успехи техники так, чтобы не губить жизней своих братьев, сумеют устроить жизнь так, чтобы воспользоваться всеми теми выработанными орудиями власти над природой, которыми можно пользоваться, не удерживая в рабстве своих братьев».

(цитаты из работы «Рабство нашего времени»)

***

«Он сказал: “На нем нет ничего”, и внушение исчезло, и царю стало стыдно, и все люди, уверявшие себя, что они видят на царе прекрасную новую одежду, увидали, что он голый. То же надо сказать и нам, сказать то, что все знают, но только не решаются высказать, сказать, что как бы ни называли люди убийство, убийство всегда есть убийство, преступное, позорное дело. И стоит ясно, определенно и громко, как мы можем сделать это здесь, сказать это, и люди перестанут видеть то, что им казалось, что они видели, и увидят то, что действительно видят. Перестанут видеть: служение отечеству, геройство войны, военную славу, патриотизм, и увидят то, что есть: голое, преступное дело убийства. А если люди увидят это, то и сделается то же, что сделалось в сказке: тем, кто делает преступное дело, станет стыдно, а те, кто уверял себя, что они не видят преступности убийства, увидят его и перестанут быть убийцами.

Но как будут защищаться народы от врагов, как поддерживать внутренний порядок, как могут жить народы без войска? В какую форму сложится жизнь людей, отказавшихся от убийства, мы не знаем и не можем знать. Одно несомненно, то, что людям, одаренным разумом и совестью, естественнее жить, руководствуясь этими свойствами, чем рабски подчиняясь людям, распоряжающимся убийством друг друга, и что поэтому та форма общественного устройства, в которую сложится жизнь людей, руководствующихся в своих поступках не насилием, основанным на угрозе убийства, а разумом и совестью, будет во всяком случае не хуже той, в которой они живут теперь».

(отрывок из доклада для конгресса о мире, на который Толстого не пустили, 1910 год)

***

«Ты говоришь: сладко есть и пить; и думаешь, что это добро, но ты и есть-то и пить не умеешь. Ты и ешь-то и пьешь-то не вовремя, не тогда, когда есть и пить хочется, а от скуки. И тебе самые редкие кушанья и дорогие вина в рот не идут. Ты обещала ему спать сладко, да ты и спать-то не умеешь; чтобы заснуть, подкладываешь под себя мягкие перины, подушки, но и на них заснуть не можешь, потому что ты ложишься спать от скуки. Заснешь хорошо только поработавши, а тебе не от чего отдыхать».

«- Ты до всего так допытываешься Сократ, что если все так обдумывать и считать, как ты спрашиваешь, то управлять народом будет слишком трудно. – А ты думал – легко? – сказал Сократ. – Спрошу тебя последнее: я слышал, ты начал помогать дяде в хозяйстве, а потом бросил. Отчего это случилось? – Трудно было мне, – отвечал Главкон, – и хозяйство большое, и дядя меня не слушал. – Вот видишь, ты с одним домом не управился, а целым народом берешься управлять. Браться-то можно за всякое дело, да удается оно только тому, кто его понимает. Смотри, чтобы вместо славы и почестей не нажить себе беды».

«Начните новую братскую жизнь и будете счастливы, потому что будете жить, как Бог велел. – Два брата, – сказал Сократ, – все равно, что два глаза, две руки, две ноги у человека. Руки назначены Богом для помощи друг дружке, так же и брат брату. Что бы было, если бы одна рука стала мешать другой? А ты знаешь, руки не мешают, а помогают друг дружке. На то руки. И тем есть польза друг от друга. А брату от брата еще гораздо больше пользы, чем руке от руки, глазу от глаза, ноге от ноги: руки и ноги могут помогать друг другу только вблизи, немного дальше аршина, а брат помогает брату, хоть будь он на другом конце света. Оба глаза могут смотреть только в одну сторону, а брат более всего полезен брату там, где своими глазами он досмотреть не может».

«Сами говорим мы, что людям вместе лучше. И вместе жить лучше в дружбе, чем в ссоре. Говорите, что дружба между людьми дороже всего, что дружба в том, чтобы делать добро людям. А делать сами добро не хотим, а только хотим, чтобы нам добро делали. От этого и живем мы вместе не в мире и радости, а во вражде и горестях».

«Всякому делу учиться хорошо, но нужнее всего – учиться жить, не мешая людям и делая им добро».

«Поторопились вы, граждане, избавиться от беспокойного человека, который никому не боялся говорить правду. Напрасно торопились: смерть и без того уже шла за мной, стариком. Прошу вас об одном: когда дети мои вырастут, учите их тому, чему я учил вас. Если вы заметите в них жадность к богатству и почестям, укоряйте их за это так, как я укорял вас и детей ваших. Этим вы окажете им величайшее благо и отплатите мне тем, что я делал для вас. А теперь прощайте, настала пора нам расстаться: вы останетесь жить, я иду умирать. Кому из нас будет лучше, о том ведает Бог».

(отрывки из рассказа “Греческий учитель Сократ”)

***

РАЗГОВОР С ПРОХОЖИМ

Вышел рано. На душе хорошо, радостно. Чудное утро, солнце только вышло из-за деревьев, роса блестит и на траве, и на деревьях. Все мило, и все милы. Так хорошо, что умирать не хочется. Точно, не хочется умирать. Пожил бы еще в этом мире, с такой красотой вокруг и радостью на душе. Ну, да это не мое дело, а хозяина…

Подхожу к деревне; против первого дома, на дороге, ко мне боком, стоит не двигается человек. Очевидно, ждет чего-то или кого-то, ждет так, как умеют ждать только рабочие люди, – без нетерпения, без досады. Подхожу ближе крестьянин, бородатый, косматый, с проседью, здоровенный, простое рабочее лицо. Курит не цигарку бумажную, а трубочку. Поздоровались.

- Где тут Алексей, старик, живет? – спрашиваю.

- Не знаю, милый, мы нездешние.

Не я нездешний, а мы нездешние. Одного русского человека почти никогда нет (когда он делает что-нибудь плохое, тогда – я). А то семья – мы, артель – мы, обчество – мы.

- Нездешние? Откуда же?

- Калуцкие мы.

Я показал на трубку.

- А сколько в год прокуришь? Рубля три, я чай?

- Три? Не управишься еще на три.

- А что бы бросить?

- Как ее бросишь, привычка.

- Я тоже курил, бросил; как хорошо, легко.

- Известное дело. Да скучно без ней.

- А брось, и скуки не будет. Ведь хорошего в ней мало.

- Что же хорошего.

- Не хорошо, так и делать не надо. На тебя глядя, и другой станет. А пуще всего молодые ребята. Скажут: вот старый курит, а нам и бог велел.

- Так-то так.

- И сын станет, на тебя глядя.

- Известное дело, и сын тоже…

- Так брось.

- Бросил бы, да скучно без ней, едят ее мухи. От скуки больше. Станет скучно, сейчас за нее. Вся беда – скучно. Так скучно другой раз… скучно, скучно, – протянул он.

- А от скуки лучше о душе подумать.

Он вскинул на меня глазами, лицо его вдруг стало совсем другое, внимательное, серьезное, не такое, как прежде, добродушно-шутливое, бойкое, краснобайное.

- Об душе подумать, об душе, значит? – проговорил он, пытливо глядя мне в глаза.

- Да, о душе подумаешь и все глупости оставишь.

Лицо его ласково просияло.

- Верно это, старичок. Верно ты говоришь. Об душе первое дело. Первое дело об душе. (Он помолчал.) Спасибо, старичок. Верно это. (Он указал на трубку.) Это что, одни пустяки, о душе первое дело, – повторил он. – Верно ты говоришь. – И лицо его стало еще добрее и серьезнее.

Я хотел продолжать разговор, но к горлу что-то подступило (я очень слаб стал на слезы), не мог больше говорить, простился с ним и с радостным, умиленным чувством, глотая слезы, отошел.

Да как же не радоваться, живя среди такого народа, как же не ждать всего самого прекрасного от такого народа?

1909, Крекшино