Потребителски вход

Запомни ме | Регистрация
Постинг
23.03.2012 12:07 - За художника Н.Н.Ге
Автор: tolstoist Категория: Политика   
Прочетен: 1229 Коментари: 0 Гласове:
0

Последна промяна: 23.03.2012 14:36


Евангелие от Николая Ге
Великий художник один на один с вечностью
Владимир ПАНЧЕНКО, профессор, доктор филологических наук, вице-президент НаУКМА

Н. ГЕ «ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ». 1863 год




Окончание. Начало читайте «День» №90
ПРОПОВЕДНИК

В 1884 году Н. Ге познакомился со Львом Толстым. И это было началом духовного переворота в его жизни. В «толстовстве» Николай Николаевич, которого мучил вопрос о смысле жизни и сущности веры, нашел для себя духовную опору. Хозяин Ясной Поляны проповедовал философию прощения и непротивления злу насилием. Павел Скоропадский вспоминал: «Николай Николаевич Ге, кроме художества, был толстовцем или чем-то в этом роде. Помню его бесконечные споры о писаниях Толстого, в то время только что перестраивавшегося с беллетристики на духовно-нравственное свое учение». Николая Николаевича «задела за живое» статья Л. Толстого «О переписи в Москве», в которой шла речь о нищих и сирых. Толстой писал, что причина их несчастья — «наша нелюбовь к низшим». Ге быстро собрался в дорогу и отправился в Ясную Поляну. Татьяна Львовна, дочь писателя, считала, что под влиянием статьи Ге из язычника превратился в христианина, что Толстой и Ге, два великих человека, насытившись славой, увидели, что она не может дать смысла жизни и счастья.
Думаю, что Николай Ге выходил на дорогу «толстовства» раньше самого Л. Толстого, только выходил стихийно, интуитивно. Как тут не вспомнить еще раз его письма будущей жене в Монастырище: в них уже звучала альтруистическая идея прощения как принципа собственной жизни! Уже тогда духовный компонент для молодого Ге значил больше, чем материальный, — иначе зачем ему, подобно Григорию Сковороде, убегать от мира, отказываться от должности в Академии, болезненно искать моральные истины и ценности, забиваться в итоге в хуторскую глушь?
В Ясной Поляне Ге написал портрет Толстого. Лев Николаевич работает за рабочим столом (который и сейчас можно увидеть в яснополянском музее). Его взгляд устремлен вниз — художник, портретизируя автора «Войны и мира», не стал писать его глаза! Свет падает на лицо, стол и на руку, которая пишет, крепко, по-крестьянски держа перо. «Руки сами по себе — разве это не портрет человека?» — риторически спрашивал художник.
Когда портрет привезли в Москву и выставили в небольшом помещении, то желающих увидеть его оказалось так много, что в зале ежедневно была давка.
Толстого Ге боготворил. Екатерина Ивановна, невестка, писала в дневнике: «Это было почти религиозное чувство». Николай Николаевич становился похожим на фанатичного, «ожесточенного сектанта», не позволяющего никому в его присутствии обсуждать произведения Толстого. В нем проснулся проповедник, не терпевший возражений и даже казавшийся высокомерным. Как и Лев Николаевич, Ге взялся за физическую работу, быстро овладев ремеслом печника. Охотно занимался пасекой. В питании перешел на вегетарианство. Есть фотографии, на которых он — невысокий, с белой бородой, в белой холщовой сорочке, подпоясанный поясом, — внешним видом очень напоминает Толстого. Тот, кто видел художника впервые, иногда принимал его за «юродивого чудака».
11 октября того же 1884 г. на хутор Ивановский к Ге приехал Лев Толстой и провел тут четыре дня. Своеобразный репортаж об этом событии — в письме Н. Ге к «любимой Кате»: «День был прекрасный, теплый, хороший, ясный, я работал картину, а затем позвали обедать. Как вдруг вижу: Александра Федоровна, ключница, ведет через парадную дверь Льва Николаевича с котомкой на плечах. Мы все побежали целовать и обнимать этого удивительного человека. Потащил я его к Коле, который лежал в постели с больной ногой. Затем дали сейчас умываться и переодеваться Л.Н. А потом — за стол, и началась у нас самая дорогая — искренняя беседа... Л.Н. каждый день после утреннего кофе шел пешком в Ивангород, к 4-м возвращался. Мы ждали его с обедом и тут опять хорошо говорили, а больше его слушали — все, все безусловно, что он говорил, все у меня давно уже сидит в голове и в душе и ни самомалейшей розни я ни разу не почувствовал... И так пролетело это время быстро, незаметно, и наступила разлука».
В Ивангороде Толстого заинтересовала работа земской больницы. Помещение больницы стоит и сейчас, хотя оно и старее, чем сельский дом культуры, от которого остались руины.
А в 1886 году Ге отказался от собственности, считая, что этим он искупает свои грехи. Все имущество было передано жене и детям. Однако жить Николай Николаевич остался на хуторе («я живу у них потому, что они этого желают»). Отныне он пытался не различать своих и чужих.
Примеров радикального опрощения среди «толстовцев» было не так уж мало. Как-то Николай Николаевич поехал в гости к князю Дмитрию Хилкову в его имение Павловка (сейчас это Сумщина). Хилков — духовный ученик Толстого — «чудил»: армейский подполковник, он в 1886 г. бесплатно передал крестьянам 400 десятин своей земли, имел связи с марксистом Г. Плехановым, анархистом П. Кропоткиным, впоследствии печатался в большевистской газете «Искра»...
После экстравагантного решения Ге его семья раскололась (подобная драма впоследствии произойдет и в Ясной Поляне). Отцовские принципы разделял старший сын Николай. Младший, Петр, был на стороне матери. Анна Петровна какое-то время даже жила у него в Москве. На хуторе же постепенно образовалась целая «коммуна». Николай Николаевич-младший, окончив юридический факультет Киевского университета, вернулся на отцовский хутор, где занимался хозяйством. Он был в гражданском браке с местной крестьянкой, имел от нее дочь Прасковью. В Ивановском нашли приют и племянница Зоя Григорьевна Рубан с мужем, также «толстовцем». За участие в «Народной воле» ей грозила ссылка, которую после вмешательства Толстого заменили хутором. Тут же поселился отставной офицер Теплов, еще один «толстовец». На хуторе жил брат художника Осип, появившийся здесь после ссылки, которой его наказали за причастность к польскому восстанию 1863 г.
В итоге домашние бури утихли. Однако это не означало, что Николай Николаевич отказался от своих убеждений. Нет, он оставался тем же «проповедником», который своей совсем неканонической интерпретацией евангельских сюжетов не раз шокировал современников. Его картины часто снимали с выставок. Обер-прокурор К. Победоносцев писал царю, что Ге «употребляет свой талант на вульгаризацию евангельской истории». Сам же Николай Ге мечтал завершить и издать серию из семи картин под общим названием «Страдания Христа». Начинаться она должна с «Тайной вечери». А далее, согласно авторскому перечню, должны идти такие полотна, как «Выход из вечери», «Гевсеманский сад», «Суд», «Что есть истина?», «Иуда», «Распятие». Лев Толстой считал, что некоторые из них являются «эпохой в христианском искусстве». С каким азартом он защищал картину «Что есть истина?», как упорно убеждал П. Третьякова, что это и есть новаторское искусство! Самодовольный Пилат на ней демонстрирует Иисусу свое превосходство, — но как необычен сам Иисус! Художник и на этот раз не стал писать Христа традиционно, во всей его божественности. Именно так должен выглядеть человек, комментировал Толстой, «которого мучили целую ночь и ведут мучить». Но огонь истины, духа, любви делает Исуса внутренне прекрасным. В нем «нет ничего от вождя», удивлялись критики. Однако художник как раз и не собирался писать «вождя» — его интересовал «божественный страдалец». Перед нами острый конфликт грубо материального, сытого, телесного — и напряженно-духовного, почти аскетического самоотречения.
Не меньше споров возникало и вокруг картины Н. Ге «Распятие», задуманной им еще за десять лет до смерти, в 1884 г. Киевский художник Степан Яремич, который длительное время проживал на хуторе Ге, зафиксировал в дневнике художника в момент работы над «Распятием»: «Очень ясно его вижу, как он в блузе, сшитой Марьей Львовной, с засучеными по локоть рукавами, стоит у мольберта. Уверенная рука напряженно вытянута во всю длину. Послушная кисть стремительно бегает по холсту, то еле касаясь его, то усиливая удары. Крупные капли пота покрывают его великолепный сократовский череп, а он, совершенно отрешившись от окружающего, весь целиком находится во власти нахлынувших на него образов. Порой он доходил до галлюцинаций. Был один момент, когда он, подпав под влияние преследовавших его видений, оторвался от реальной основы: тогда ему начинал грезиться призрак пролетающего в воздухе Христа, лобызающего измученного разбойника, блаженно в ответ улыбающегося в предсмертном забытьи» (Яремич С. Тостой и Ге //Л.Н. Толстой и Н.Н. Ге. Переписка. — М.— Л., 1929. — С.35).
Николай Ге многократно переделывал «Распятие» — ему было хорошо знакомо болезненное чувство творческого недовольства. Когда же картину наконец выставили, президент Академии искусств, великий князь Владимир не удержался от возгласа: «Да ведь это бойня!»
Ге и действительно заставлял зрителей вздрогнуть. Он хотел взбудоражить их сознание и совесть картиной страданий Иисуса. Рядом с Иисусом, на другом кресте, художник изобразил разбойника, на лице которого сквозь ужас пробивается свет прозрения и раскаяния. Буйство красок должно усилить экспрессию сцены распятия...
Вспоминают, что Лев Толстой, приехав в Москву, чтобы увидеть выставленную в частной мастерской картину своего друга, долго рассматривал ее, а потом обнял Ге — и они расплакались, как дети. «В первый раз все увидели, что распятие — казнь, и ужасная казнь», — сказал Толстой.
ОДИН НА ОДИН С ВЕЧНОСТЬЮ

Очевидно, творческое бунтарство Николая Ге стало причиной того, что его не привлекли к работе над внутренним убранством Владимирского собора в Киеве, которая началась еще в 1885 году, а завершилась уже после смерти художника. Центральный неф собора расписывал Виктор Васнецов. Искусствовед Ф. Эрнст считал, что схему росписи собора Васнецов позаимствовал в древних византийских церквях, однако стиль самой росписи фактически почти ничего общего с византийским или древнекиевским искусством не имеет: «Искание национально- русского и тенденциозное смешивание давнего киевского государства с более поздним московским привели сюжетно — к рисованию на стенах собора многочисленных святых северной России, что ничего общего с Киевом и временем Владимира не имело — между ними и «святым» Андреем Боголюбским, который разрушил Киев в 1169 году, и к представлению киевских князей и «святых»... — в виде северо- российских бояр или купцов с длинными бородами, сентиментально идеализированных боярынь и тому подобное» (См.: Киев. Справочник. — К., 1930. — С.-267—268).
Оценки Николаем Ге работы В. Васнецова были безжалостными. Как-то он заметил, что у святых, изображенных Рафаэлем, есть что-то детское. А вот у Васнецова матерь Божья держит на руках дитя — и у него, дитяти, поражает отсутствие как раз детскости («ребенка в ребенке»)!
Михаил Нестеров, который также расписывал Владимирский собор, вспоминал, что однажды, когда они с Васнецовым, отдыхая, стояли на балконе, Владимирской улицей проехала коляска; в ней сидел Николай Ге, рядом с ним сидел молодой мужчина, по виду — художник. Оба они смотрели в сторону Васнецова и Нестерова. Однако коляска проехала — и никто из четырех художников не поздоровался даже кивком головы. Нестеров пишет, что позже он не мог себе простить этого эпизода. А суть в том, что они были слишком разными, эти великие художники....
В Киев Н. Ге приезжал довольно часто. Его привлекала сюда рисовальная школа Николая Мурашко, молодежь, перед которой он охотно выступал с лекциями-беседами об искусстве. Многих молодых художников он приглашал к себе на хутор, и они приезжали и подолгу там жили. Более близко сошелся Ге со Степаном Яремичем. Бывали в Ивановском и О. Куринный, С. Костенко, Г. Дядченко, В. Замирайло, Л. Ковальский. Кое-кто из них оставил воспоминания о Мастере. А благодаря Л. Ковальскому есть несколько бесценных фотографий: вот Ге на пасеке; вот его дом; вот мастерская, обставленная картинами, среди которых легко узнать «Совесть», «Портрет Петрункевич», «Голгофу»...
Сергей Иванович Шестопал, один из последних жителей нынешнего хутора Шевченкового, рассказывает мне, что когда-то он заведовал сельским клубом, размещавшимся в доме Николая Ге. Помнит, что на стенах был нарисован лес, что часть потолка была застеклена и оттуда лился свет (все правильно: в июне 1891 года Николай Николаевич писал Толстому: «Проламываю окно в потолке в студии...»). Дед Сергея Ивановича, еще когда был молодым человеком, помогал художнику класть печи. «Однажды кирпич выпал их рук художника и ударил по пальцу дедовой ноги», — добавил, улыбаясь, Сергей Иванович (мне показалось, что даже с тенью гордости в голосе).
А вообще-то время оказалось безжалостным к хутору Николая Ге. Остались только две могилы. Анна Петровна умерла на три года раньше мужа, и похоронили ее в саду. В последние дни весны 1894 го нестало и Николая Николаевича. Умер он внезапно. Гостил в Нежине, у младшего сына; домой вернулся поздно вечером. Созвал родню, чтобы сесть за стол, — а далее произошло то, о чем в одном из писем Николай Николаевич написал так: «Пора домой, то есть умирать».
Когда я спросил женщину, хлопотавшую по хозяйству на одной из хуторских усадьб, где могила Ге, она кивнула куда-то в сторону: «Там, за хлевом». Оказалось, что за хлевом есть тропинка, ведущая в тихий, живописный уголок, который когда-то был краем сада художника. Сейчас здесь растут березы и ели. Брат Н. Ге, Григорий, который также учился в Академии искусств, нарисовал это место, — я видел репродукцию в журнале «Артист» за 1894 год. Два бугорка земли. Неподалеку — деревянная скамейка. Мне это сразу напомнило Ясную Поляну, скромную могилу Льва Николаевича...
Но прошло время, и сейчас на хуторе Ге, среди пустых домов, стоит красивый памятник художнику, которого профессор Юрий Шевелев, напомню, считал едва ли не центральной фигурой в украинском искусстве второй половины ХIХ в. Интересно, что несколько десятков картин Ге до 1934 г. хранились в фондах Всеукраинского исторического музея (сейчас Национальный художественный музей Украины), пока волевым решением не были переданы картинной галерее (сейчас — Киевский музей русского искусства). Там они и экспонируются. Среди работ художника вы можете увидеть и «Портрет мальчика Соломки», который так заинтересовал Юрия Шевелева, что он посвятил ему несколько страниц в своей статье «Париж и Киев» (1990 г.), написанной после посещения Киева и хутора Ге.
Ю. Шевелева интересовали украинские корни живописи Николая Ге, — и он сделал очень интересные и убедительные типологические сопоставления поэзии Шевченко («эсхатологического Шевченко») — и евангельских сюжетов Ге. «Религиозные полотна Ге — явление беспрецедентное в русском искусстве, — резюмировал исследователь. — Их истоки следует искать вне русского изобразительного искусства тех лет, а возможно, и вне восточноевропейской живописи» (см.: Шерех Ю. Третя сторожа. — К., 1993). Центральная идея Шевелева заключается в том, что и Шевченко, и Ге — художники универсальной темы, и именно в ее трактовке между поэтом и художником оказалось много общего. Такой концептуальный подход — не что иное как интеллектуальное предложение Юрия Владимировича Шевелева новым исследователям...
На склоне жизни Николай Ге написал автопортрет, в котором отразилась его напряженность духовной жизни. Это автопортрет-итог. Похожий на библейского пророка Николай Ге оставался один на один с вечностью. Взгляд его широко раскрытых глаз «старика-ребенка» адресован каждому из нас...






Тагове:   толстоист,


Гласувай:
0



Няма коментари
Вашето мнение
За да оставите коментар, моля влезте с вашето потребителско име и парола.
Търсене

За този блог
Автор: tolstoist
Категория: Политика
Прочетен: 2074626
Постинги: 1631
Коментари: 412
Гласове: 1176
Календар
«  Март, 2024  
ПВСЧПСН
123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031