Л.Н. Толстой среди голодающих
(воспоминания)

Ни учеником, ни последователем Льва Николаевича я себя не могу считать, так как сознательно изменил свой образ жизни помещика на простую, трудовую жизнь земледельца раньше моего знакомства с его религиозно-нравственным, христианским учением, а впоследствии и с ним самим.

Для меня такие его произведения, как "В чем моя вера", "Исповедь", "Царство Божие внутри вас есть", "О жизни", "Христианское учение", "Критика догматического богословия" и другие его труды по уяснению смысла жизни человека, имели то значение, что привели в стройный порядок мои религиозно-нравственные искания, дали мне уверенность в том, что я стою на верном пути, начиная с работы над самим собою, чтобы впоследствии мне послужить людям. А также утвердили меня в том убеждении, что не следует прикрываться официальной православной церковью, как я делал это раньше и как делают это люди, большинство образованного класса, ради сохранения своего положения, а открыто держать себя перед всем миром тем, какой я есть.

Личного знакомства с великим человеком я не искал и даже избегал, потому, во-первых, что не хотел у него отнимать время для своей незначительной личности, а потом, боялся увидать на солнце пятна.

Но моя счастливая судьба свела меня со Львом Николаевичем в 1891 году, в Рязанской губернии, во время его деятельности среди голодающего населения.

В то время начали расходиться общины, в которых я участвовал, в Смоленской и Тверской губерниях. Некоторые из общинников были в Рязанской губернии у Толстого и помогали ему. Я направлялся на дальний юг и зашел проведать заболевшего в то время тифом друга своего Новоселова, который тоже помогал Толстому. В 7-ми верстах от больницы жил временно Лев Николаевич и пригласил меня к себе. Никогда не изгладится из моей памяти наша первая встреча, его глубоко-проницательный взгляд и скоро последовавшая беседа, наедине с ним, о семейной жизни. Мы обсуждали и сравнивали наши положения, и мне ясно стало, какие громадные усилия воли нужно было делать над собой Льву Николаевичу, чтобы правильно, по христиански, разрешить вопрос своей семейной жизни и не уходить в ту жизнь, куда его влекло. Он так определил свое состояние: "как гиря часов притягивается к центру земли, так и я стремлюсь изменить свой образ жизни на простой, трудовой, и когда чувствую, что вот-вот достигаю цели, Софья Андреевна опять подведет меня на прежнее место; и я вижу, что моя работа здесь не закончена; нельзя обрывать, надо развязывать, надо внимательно и чутко прислушиваться ко всем соблазнам удовлетворения своих личных желаний и постоянно проверять себя, чтобы никому не причинить зла, чтобы не сделать своему другу того, чего ты не хочешь для себя; это тем более должно соблюдаться по отношению к своим семейным, в повседневной жизни".

Эту свою внутреннюю работу он продолжал до последних дней, не обращая внимания на все сыпавшиеся с разных сторон упреки. Только тогда, когда он почувствовал в себе полное примирение с близкими и любовь ко всем, он ушел в тот мир, куда его тянуло, "как гирю часов к центру земли"...

Лев Николаевич придавал значение не столько трудовому образу жизни, который я вел, сколько побуждающим к тому внутренним мотивам.

Сначала, когда он предложил мне принять участие в деле кормления голодающих, я отказался, потому что считал это дело нехорошим, лицемерным. Какая-то бессмыслица: праздные богачи кормят голодный рабочий народ!

На законном основании владения землей и под предлогом разнообразного служения на пользу и благо трудящегося народа, они отняли от этого народа насущный хлеб, сработанный этим же народом и отдают от своих избытков жалкие крохи, чтобы работающие на них труженики не пропали с голоду. Стыдно участвовать в таком деле.

Я это и высказал Льву Николаевичу. Он совершенно со мной согласился и сказал, что смотрит на эту свою деятельность среди голодающих, как на грех, в который его вовлекают жертвователи, и которым он не находил сил в своей отзывчивой душе отказать, чтобы не обидеть их и сознательно брал на себя чужой грех, совершаемый теми бессознательно.

Началось с того, что сам Лев Николаевич с дочерью Марьей Львовной, взявшей небольшую сумму денег, поселились в наиболее нуждающейся деревне и взяли на свое попечение несколько заброшенных детей. Не кормить голодных, а голодать вместе с голодными и в годину несчастия терпеть вместе нужду жаждала чуткая душа великого старца. В это время Софья Андреевна напечатала в газетах воззвание о пожертвовании. После этого стали присылать на имя Льва Николаевича с разных сторон: деньги, хлеб, лыки, сукно, дрова, старую ненужную барскую одежду, поношенное тонкое белье, дамские платья, шляпы и т.д. Жертвовали от щедрого сердца праздные богачи.

Чуткая душа Льва Николаевича не нашла в себе сил отказаться быть посредником в этом деле, чтобы не обидеть людей, живущих в тьме своего мнимого просвещения. Лев Николаевич считал это свое дело дурным, потому что жертвователи заглушают в себе голос своей совести своими пожертвованиями, а трудящийся народ остается в заблуждении относительно своего положения.

Он стал просить меня, чтобы помочь ему перенести это тяжелое дело, так как пожертвований так много, что приехавшие помогать ему друзья не могут со всем справиться и приходится прибегать к наемным людям, которые часто относились к делу недобросовестно. Тогда я согласился. Съездил по его поручению в общину в Полтаву и пригласил еще пятерых общинников, которые приехали вместе со мной в Рязанскую губернию и приняли на себя каждый сколько смог столовых.

Людей я все-таки отказался кормить, но мне поручили лошадей, которых в двух пунктах набралось около 800 штук.

Лев Николаевич почти каждый день ездил, большею частью верхом на своем "Мухортоме", по разным пунктам, входил в мельчайшие подробности нужды и распределения пожертвований; старался всегда устроить так, чтобы была достигнута возможно большая польза и обо всем этом всегда советовался с самими крестьянами. С этой целью ходили мы иногда с Львом Николаевичем пешком по соседним деревням и по дороге обсуждали какой-либо житейский вопрос, который он всегда разрешал с христианской точки зрения.

Раз в неделю все мы съезжались в Беличевку, где жил Толстой, с отчетами и за указаниями.

Он писал в это время "Царство Божие внутри вас есть". Вечером он прочитывал нам вслух написанное за неделю, просил каждого делать свои замечания; иногда возникали споры, он делал заметки, потом переделывал написанное и следующий раз снова прочитывал в исправленном виде. Таким образом небольшая первоначально статья разрослась в целую книгу.

Отзывчивый, чуткий, увлекающийся всем, что только могло способствовать совершенствованию и приближению к истине, он все хотел воплотить в себе и готов был всем и каждому служить, чем мог.

Приведу несколько случаев из его жизни у голодающих.

Приходит раз изнуренный крестьянин с 12-тилетним сыном. Нужда и голод привели его. Лев Николаевич выходит к нему в переднюю, тот начинает просить помочь его нужде и становится с мальчиком на колени перед Львом Николаевичем и не хочет вставать. Тогда Лев Николаевич сам становится перед ним на колени и со слезами на глазах, дрожащим голосом начинает его просить не унижать себя ни перед кем; он всеми силами души хочет вызвать человека в этом забитом нуждою несчастном. Мужик растерялся, сам заплакал, но продолжал стоять на коленях. Присутствовавшие тут чуть не насильно подняли его, тогда встал весь взволнованный Лев Николаевич и, разобрав в чем дело, удовлетворил, как мог, просьбу его.

В другой раз пишет Льву Николаевичу какая-то знатная дама из Петербурга, что она лично хочет приехать кормить голодных, привезет для этого 3000 руб. и может пожертвовать целый месяц своей жизни на такое благое дело.

Лев Николаевич смущен, зная эту даму и всю ее непригодность к данному делу. Он мучается: "Ах Боже мой, ну что я с ней тут буду делать? ну зачем она едет?". Предлагают ему отказать этой барыне или посоветовать ей ехать в другое место. "Нет, нет, нельзя этого делать – обидится и не поймет, а обижать нельзя, грех".

Так шикарная барыня и приехала. Поручил Лев Николаевич мне познакомить ее с делом. Повез я ее в деревню и пошли с ней по хатам. В первой же хате с ней от душного воздуха чуть не сделалось дурно; дальше она отказалась ходить. Случайно узнали, что неподалеку ее знакомая, жена шталмейстера Вальцева, тоже приехала в свое имение и собирается кормить голодных. К ней мы и приехали. Там они завели такой способ кормления, что мужики приходили ко Льву Николаевичу жаловаться и просить, нельзя ли как-нибудь так сделать, чтобы барыни не кормили, самим же им отказаться нельзя, потому что находятся в земельной зависимости и боятся обидеть барыню.

Оказалось, что эти дамы распорядились печь хлеб для голодающих детей в своей экономической пекарне. Староста, с бляхой на груди, должен был приводить каждый день (это во всякую погоду, зимой, версты за три) по очереди по 50 душ детей, за получкой хлеба. Барский приказчик, в их присутствии, выдавал развешанный хлеб, а барыни проверяли списки, чтобы кто не смошенничал. Слушая это Лев Николаевич волновался: "Ах Боже мой, ну что это они там делают? ведь никто из наших не хочет иметь с ними дела. А надо уладить, жаль мужиков, а больше их самих – не ведают что творят".

В это время Л.Н. уезжал на короткое время в Ясную Поляну потому поручил мне наладить там столовую по заведенному типу.

Вскоре по возвращении Льва Николаевича приехал к нему швед, старик лет 70. На нем был надет какой-то серый плащ, соломенная шляпа, опорки на босу ногу, длинная рубаха и подштанники. Длинные, седые волосы ложились по плечам и лицо обрамлено большой седой бородой; из-под нависших бровей смотрели ясные, вдохновенные глаза. С собой у него был джутовый мешок, служивший ему постелью и пустая бутылка вместо подушки и для воды. Так он пришел со станции верст за 30, по морозу, пешком. Он рассказал, что давно уже посвятил свою жизнь исканию истины и с этой целью путешествовал по всему миру. Познакомившись по книгам с мировоззрением Толстого, он почувствовал свою духовную близость к нему, и теперь приехал для того, чтобы прожить остаток дней своей жизни в братском труде с Львом Николаевичем и осуществить свою заветную мечту добывать себе хлеб собственными руками, не насилуя никого, даже животных, при помощи лопатной культуры. Швед этот, когда говорил, напоминал собою вдохновенного пророка. Он произвел огромное впечатление на Льва Николаевича, который почувствовал как бы укор совести за то, что он не вполне проводит в жизнь то, что ему уяснилось. С юношеским увлечением Лев Николаевич стал хлопотать о том, чтобы с открытием весны начать проводить на деле то, что предлагал ему брат по духу. Швед этот оказался строгим вегетарианцем, питался только фруктами, овощами и лепешками из толченого, а не молотого зерна, а пил только воду. Когда за завтраком подали большой самовар, швед поднялся и, как пророк, с укоризной произнес, указывая на самовар: "И вы поклоняетесь этому идолу? я имею миссию от китайцев, которые страдают оттого, что лучшие их земли заняты чайными плантациями и негде им сеять хлеба насущного. Это происходит от спроса на чай. Вы должны отказаться от употребления чая, если вы знаете, что употребляя чай, вы этим участвуете в отнятии насущного хлеба у наших братьев китайцев". Лев Николаевич со смущением перевел нам это с английского и предложил последовать этому призыву. Перестал сам пить чай, его заменили ячменным кофе, и самовар был убран. Когда Лев Николаевич предложил ему чашку кофе, объяснив, что это местный продукт, то швед, остудив предварительно, попробовал и сказал: "Грешно портить так хлеб!" и не стал пить. Лев Николаевич окончательно смутился и постепенно довел свою скромную вегетарианскую пищу почти до того же, как и швед. Его организм не мог перенести такой грубой пищи. В то время Лев Николаевич страдал от камней в печени, болезнь усилилась и, после мучительных припадков, он с большим прискорбием должен был снова вернуться к менее строгому вегетарианству, допуская молоко и яйца. Весной они таки устроили хлебный огород, но шведа этого выслали из России, т.к. он не признавал паспорта.

Пять месяцев пробыл я там, пока закончилась кормежка лошадей. За это время очень сблизился со Львом Николаевичем и он помог мне разрешить много жизненных вопросов. Я понял, какую громадную внутреннюю работу он делает, оставаясь жить в барской обстановке отшельником от всех дел мирских, посвятив всего себя на служение истине. Главная задача его жизни была в том, чтобы всякие возникавшие в нем недобрые чувства превратить в любовные, побороть в себе разные соблазны, находясь все время в виду этих соблазнов, а не убегая от них. Только тогда, когда он почувствовал, что в нем совершилась эта внутренняя его работа, он ушел в мир, куда его всегда тянуло, "как гирю часов к центру земли". Но он уже исполнил дело, порученное ему Отцом, ему больше ничего не оставалось делать и Отец призвал его к Себе.

Отошло от нас тело великого духа и весь мир взволновался и не могут от него оторваться, все как будто ожидают от него голоса правды. Все невольно чувствуют, что надо что-то сделать такое, что было бы достойно памяти великого проповедника мира и христианской жизни.

Вот уже несколько месяцев газеты не перестают приносить известия с самых отдаленных концов мира, что память Толстого почитают вставанием, учреждением разных благотворительных заведений, школ, стипендий и т.п. Во всей этой поднявшейся суете видно, что заговорила совесть человеческая и люди ищут, чем бы ее успокоить. Для этого устраивают разные внешние дела, все равно как богатые купцы отливают колокола, да строят церкви за грехи свои и этим заглушают заговоривший голос совести. Нет, не каменными памятниками, не вставанием или устройством стипендий, школ, библиотек можно достойно почтить память отшедшего от нас великого пророка, а тем, чтобы обратиться туда, куда он нас призывал: к источнику жизни, к чистому, не искаженному толкованиями разных церквей учению Христа. С чистым сердцем исследовать учение Того, Кто сказал: "Один у вас учитель – Христос, а вы все братья". И всем послушаться одного Учителя и не на словах, не в молитвах, а на деле, практически. Каждый, не дожидая никого, должен начать с самого себя праведную жизнь по указанию Единого Учителя – Христа.

Толстой своим примером и своими литературными произведениями много может помочь нам в этом деле. Следуя указаниям Единого путеводителя, мы неизбежно все соединимся на одном пути и Царство Божие приблизится к нам. Без всякого злого насилия разрушится антихристово царство только потому, что никто не станет поддерживать его.

Вот единственный достойный памятник такого живого человека, каким был Толстой.

Смело и открыто, не боясь ни наказаний, ни ложного стыда, надо самим начать разрешать вопросы жизни на новых основаниях личного труда, воздержания и неучастия во всех тех делах, где люди призываются к насилию над ближними. "Не делай другому того, чего себе не желаешь; и поступай со всеми так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой". B этой заповеди Христа весь закон и пророки. Можно свободно руководиться только одним вышеуказанным и будет "на земле мир и в человеках благоволение". Тогда и Толстой будет удовлетворен и достойно почтен.

Владимир Скороходов